Дмитрий Анохин торопливо шел по Тверской улице вниз по направлению к Кремлю, возвращался с важной для него встречи, был поглощен состоявшимся разговором, который прошел удачно. Встреться ему в этот момент родная жена, он бы просто не заметил ее на многолюдной улице. Анохин не видел ничего вокруг, ни начинающих желтеть, ронять листья деревьев, ни солнца, наконец-то появившегося на небе, не чувствовал его теплых лучей. В мыслях был далеко от Тверской улицы. И вдруг услышал вскрик:

— Димка!

Анохин невольно приостановился на миг. Давно уж никто его так не звал, поэтому приостановился он инстинктивно, взглянул в ту сторону, откуда раздался крик, увидел возле чистенького фольксвагена болотного цвета высокого седеющего мужчину. Выглядел он как хорошо оплачиваемый клерк: темно серый костюм, белая сорочка, галстук. Радостно смотрел в сторону Дмитрия. На Тверской, как всегда, было много народу, и Анохин подумал, что зовет он не его, и хотел двинуться дальше, но вдруг узнал: «Так это же Васька-немец! Васька Рзянин!»

— Васька! — вскрикнул Анохин восторженно и бросился к нему.

Они обнялись.

— Откуда ты? — теребил Анохин Рзянина. — Неплохо выглядишь. Вижу, на коне, — хлопнул он ладонью по чистому крылу машины.

— Оттуда же, откуда и ты, — смеялся Рзянин.

— Здесь живешь? — удивился Дмитрий.

— Пятнадцатый год уже… Я бы тебя не узнал с твоей лысиной. В школе, помню, чубатый был. Но по портретам в книжках твоих видел, как ты менялся.

— Ты жил в Москве, знал, что и я в Москве, и не нашел меня? Ну, ты мальчиш-плохиш! Зазнался, боссом стал, — говорил Анохин с восхищенной иронией, указывая на его костюм. — Наверно, миллионами ворочаешь?

— Языком я ворочаю, а не миллионами, — смеялся Рзянин. — А найти тебя было просто, ведь на каждой книжке, изданной тобой, адрес указан.

— И что же тебе мешало?

— Тут в Москве, я знаю, из Масловки твоей несколько наших одноклассников живут? Ты часто с ними встречаешься?

Рзянин был из соседней деревни, где Дмитрий с ним учились в одном классе. В Масловке была только начальная школа.

— Нет, — вздохнул Анохин. — Однажды решил разыскать одного, привлечь к своему делу, когда расширял его, приехал к нему домой, поговорил, и больше мы даже ни разу не созванивались. Разные судьбы, разная жизнь, разные интересы. Ничего общего, кроме детства. Не будешь же все время детство вспоминать.

— Вот ты и ответил на свой вопрос… Ты, я вижу, торопишься куда-то?

— Это я по привычке мчусь без оглядки. Дел всегда полно. Но сейчас только что встречу провел и освободился.

— Посидим полчасика в кафешке? — спросил Рзянин.

Они огляделись. На Тверской много мест, где можно спокойно посидеть за чашечкой кофе. О бутылке нечего было думать. Оба были за рулем.

С Васькой Рзяниным Анохин учился в одном классе шесть лет, с пятого класса, потом еще пять лет — в Тамбовском пединституте; Дмитрий на факультете русского языка и литературы, а Рзянин изучал немецкий язык. Его мать, Татьяна Васильевна, преподавала в школе немецкий язык, и, естественно, ее сын знал его прекрасно. Рзянин почти одновременно начал говорить на русском и немецком языках, мать выучила, потому в деревне его с раннего детства звали Васька-немец. Много у общего было у Анохина со Рзяниным, было что вспомнить. Они считались близкими приятелями. Васька-немец был всегда сдержан, спокоен, тетради, учебники у него были в идеальном порядке, без клякс, без помарок. Все считали, что это из-за того, что он учительский сынок. Среди мальчишек он умел себя поставить, умел за себя постоять, и ребята старались без нужды его не задевать. И в старших классах школы, и в институте он нравился девушкам. Однажды в общежитии Анохин невольно подслушал разговор о нем студенток. Они говорили, что Вася Рзянин человек надежный, и если уж на ком женится, то это навсегда. Дружил он тогда со своей однокурсницей Валентиной. После государственных экзаменов Анохин был на его свадьбе свидетелем, по деревенскому, дружком. И когда они сейчас устроились за столом в кафе, Дмитрий в первую очередь спросил о Вале. Помимо прочего, ему любопытно было проверить мнение студенток о нем. Ведь свадьба их была больше двадцати пяти лет назад. Кстати сказать, Анохин за эти годы ни разу не видел их. Они с Валей тихо, мирно работали в школе в соседнем районе, а он жил в Москве. Знал от Татьяны Васильевны, что у них двое детей: парень с девочкой. Потом, в конце восьмидесятых, в разгар перестройки его мать вышла на пенсию и переехала, как говорили, на свою родину. Лет пятнадцать никаких известий о жизни Рзянина у Дмитрия не было. Он считал, что Рзянин так и живет на Тамбовщине, потому не ожидал встретить его в Москве. Встреча эта для Анохина была крайне неожиданной и втройне радостной. Он видел, что друг его не потерялся в новой жизни, сумел извернуться, найти достойное место. Не столь было бы приятно видеть Рзянина неудачливым, отягощенным нуждой и заботами. На вопрос Дмитрия о жене он ответил, вздохнув озабоченно:

— Прихворнула что-то. Руки болят. Чуть ли не с десяти лет коров доить начала, помогать матери. Сейчас сказывается… И давление скачет. Голова у нее иной раз так болит, что и я места не нахожу.

— Да, стареем, — вздохнул Анохин, но улыбки не сдержал от мысли, что студентки оказались правы. — А дети как? — расспрашивал он дальше.

— Детям что, у них уж свои дети. Сын в Германии живет, купец, — усмехнулся мягко Рзянин. — Мерседесы и фольксвагены составами в Россию гонит… (Анохин вспомнил новенький фольксваген болотного цвета, возле которого они встретились). А дочь — переводчица в крупной немецкой фирме.

— Ну, конечно, — шутливо протянул Дмитрий, — у немцев дети с детства должны знать немецкий язык в совершенстве.

— А ты разве знаешь? — вдруг удивленно спросил Рзянин.

— Ты что, забыл? — в свою очередь удивился, не понял его Анохин. — Я же свидетелем на вашей свадьбе был. Да и так знал, что Валя твоя однокурсница. Вы оба на факультете немецкого языка были.

— А-а, ты об этом, — почему-то с облегчением улыбнулся Вася. — А твоя семья как поживает?

— Нормально. Так же, как у тебя, двое детей. Только они пока в школу ходят…

Анохин стал рассказать о своей жизни, потом спросил у Рзянина, как он оказался в Москве.

История его жизни могла бы послужить основой большого обстоятельного романа о том, как провинциальная семья учителей для того, чтобы выжить, искала свое место в резко меняющейся России. Непросто было бросить свою профессию, но она перестала кормить семью, а жить впроголодь сильному энергичному человеку с двумя подрастающими детьми не хотелось, пришлось вступить в неверное племя челноков. Мотаться в Турцию за кожаными куртками, рисковать ежечасно. Потом, когда появились свободные деньги, они с Валей приостановились, огляделись. Он пристроился в представительство солидной немецкой фирмы в Москве сначала переводчиком по вызову, потом сумел закрепиться в ней и теперь играет в представительстве важную роль, является заместителем и одновременно начальником отдела по связям со средствами массовой информации. Вся реклама фирмы идет через него.

— А мама, Татьяна Васильевна, жива? — спросил Анохин. — Давненько я о ней ничего не слышал.

— Умерла… — вздохнул Рзянин. — Шесть лет назад… Перед смертью она вернулась на родину, в свой поселок. Ведь это и моя родина…

— Насколько я знаю, ты родился в наших краях, — осторожно спросил Анохин.

— Родился — да, но корни мои там… Впрочем, корни мои широко по земле раскинулись, — усмехнулся он.

Анохин вспомнил, что мать его считали солдатской вдовой. После войны было много одиноких женщин, потому вдовство ее ни у кого не вызывало вопросов, несмотря на то, что Вася, как и Дмитрий, родился через четыре года после войны. Анохин не помнил, чтобы его мать водила дружбу с каким-либо мужчиной.

— Когда мама рассказала мне историю моего рождения, поверь, шок — слишком слабое понятие, чтоб передать, что я испытал. Я же всю жизнь считал, что я сын советского солдата, погибшего при исполнении служебного долга. И вдруг такое! Осознать, принять было не просто, ох не просто… Да, ладно, расскажу я тебе все по порядку. Ты знаешь, что мама моя, как и мы, в молодости училась в Тамбовском пединституте, родом она из поселка Ивантеевка, неподалеку от Тамбова. В сорок восьмом году перед государственными экзаменами, как обычно, студентам-выпускникам дали двухмесячный отпуск на подготовку. Место действия всей этой истории я хорошо представляю, ведь я три года директорствовал в Ивантеевской школе, пока в челноки не подался. Каждый уголок в поселке знаком…

Официант принес нам по второй чашечке кофе, Вася отпил глоток горячего сладко-терпкого напитка и начал рассказывать.

— В Ивантеевке во время войны и после нее несколько лет был лагерь немецких военнопленных. Во время войны их держали в строгости, а к сорок восьмому году, когда по соглашению с Германией стали отправлять на Родину, они могли свободно гулять по поселку. Некоторые подрабатывали, кололи дрова у местных вдов, делали другую мужскую работу. И вот на первое мая идет моя мама, тогда совсем еще девчонка, по улице от центральной площади, где только что закончился праздничный митинг, идет к подруге, чтобы вместе с ней пойти на концерт в местный клуб. Представь себе: весна, май, теплое солнце, праздничное настроение. В ту весну, как мама говорила, особенно пышно цвели черемуха и сирень. Отпенилась черемуха, как тут же заполыхала сирень. Улицы в Ивантеевке все в сирени. В каждом палисаднике пышные кусты. По вечерам голова кружится от дурманящего запаха. Даже у старого человека от этого запаха пробуждаются непонятные смутные желания, душа томится, тянется к чему-то неведомому, и каждому кажется, что он еще многое успеет сделать в этой жизни. А уж представь себе, что творится в молодых душах. Соловьи в ту весну, словно ошалели, по словам матери, так сладострастно томительно, так жарко и так томно они больше никогда не пели. И вот в такую пору, в праздничном настроении идет по улице молодая девушка, а навстречу ей, только по другой стороне улицы, идут два немецких военнопленных. К ним давно привыкли, не обращали на них внимания. Девушка тоже не видит их, не замечает, и вдруг слышит удивленный возглас на немецком языке:

— Эрик, смотри, сестра! Твоя сестра Инга!

Девушка только теперь увидела двух военнопленных. Один - пожилой, лет сорока, другой помоложе, лет двадцати пяти, высокий, худой, с чисто выбритым доброжелательным располагающим к себе лицом. Оба на вид опрятны, хотя одеты в одинаковые легкие куртки, которые носили военнопленные. Они приостановились и удивленно глядели на нее. Тот, что помоложе, видимо, не веря себе, выговорил: — Инга! — и неуверенно шагнул в ее сторону. Девушка эта, моя мама, поняла, что ее приняли за другого человека, вспомнила, что один из преподавателей института, узнав, что она из Ивантеевки, посоветовал ей почаще общаться с военнопленными, чтобы научиться точнее произносить слова по-немецки. Мама, я буду называть ее Таней, для удобства рассказа, — снова отпил глоток из чашечки Рзянин, — ведь она тогда еще не была моей мамой, ответила им весело по-немецки, что они ошиблись, она не Инга, что ее зовут Таня.

— Не может быть, не может быть, — растерянно повторял молодой немец. Таня догадалась, что именно его зовут Эрик. — Ты так похожа на мою сестру.

— Значит, в древности у нас был общий предок, — засмеялась Таня.

— Видно, так, — согласился Эрик и спросил: — Откуда ты так хорошо знаешь немецкий?

— Я считала, что плохо говорю по-немецки.

— Не плохо, но не совсем хорошо. Акцент сильный, некоторые слова не так произносишь, — не стал ей льстить, искренне ответил Эрик. И это Тане понравилось.

Таня рассказала, что учиться в институте и скоро будет учителем немецкого языка.

— Учителем? — вступил в разговор пожилой немец. — Я тоже учитель немецкого языка.

— Вот вы меня и научите правильно говорить по-немецки, — засмеялась Таня.

— Научу, — согласился тот.

Таня сказала, что она с подругой сейчас придет на праздничный концерт в клуб. Военнопленные немцы шли туда же.

Когда Таня с подругой появились в клубе, там было уже много народу. Свободных мест не было. Шумно. Особенно кричали, веселились подростки. И сквозь этот праздничный гам она услышала свое имя:

- Таня, Таня! — кричал кто-то. Она увидела Эрика, который во весь рост стоял посреди зала и звал ее, махал рукой, указывая на свободное место рядом с собой.

Они с подругой пробрались к нему. Во время концерта Эрик был радостно возбужден, говорлив. Рассказал, что он тоже был студентом, уже во время войны поступил в университет в Мюнхене, хотел стать физиком, но со второго курса его взяли на фронт, и почти сразу же он попал в плен. Рассказал, что они с Куртом, учителем немецкого языка, родом из одного небольшого баварского городка Вайльхайм, всего в пятидесяти километрах от Мюнхена. Лучше этих мест нет в мире, говорил Эрик, с востока в пятнадцати километрах огромнейшее озеро Штарнберг, с одного берега другого берега не видно, на двадцать километров тянется. На севере тоже в пятнадцати километрах — другое большое озеро Аммер, а на юге, совсем рядышком, горы, Баварские Альпы. И там, на вершине горы самый красивый замок в мире, замок Людвига. У вас тоже красиво, хорошо, река большая, спокойная. У нас тоже река есть, неглубокая, быстрая, но без гор у вас глазу скучно. Тане приятно было его слушать, приятны его ухаживания. «Ты, пожалуйста, поправляй меня, когда я неправильно говорю», — попросила она Эрика. И он стал осторожно, извинительным тоном, перебивать, останавливать ее, когда она неверно произносила слово, подсказывал, как нужно правильно говорить.

Продолжение следует...

Выпуск сентябрь-октябрь  2019

Copyright PostKlau © 2019