В лагере было десять отрядов. Первый -козлячий.

Там собрали всех главных козлов зоны - поваров, учётчиков, нарядчиков, банщиков и прочую нечисть.

Перековавшиеся  активисты ничем не отличались от не перековавшихся.

Также потребляли водку, ханку, и анашу. Мечтали ограбить Центробанк России и изнасиловать в извращённой форме Наташу Королёву.

Причиной трансформации было совсем не осознание неправедности своей жизни.

Просто зачисление в актив давало послабления в режиме и помимо относительно легкого житья гарантировало условно-досрочное освобождение. По этой причине приспособленцы из бывших отрицал, не говоря уж о бывших  спортсменах, плюнув на понятия принимали сучью веру и вставали на «козью тропу». Руководствовались они при этом сугубо меркантильными интересами. Лучше уж быть шнырём при штабе или в санчасти, заведующим баней, столовой или  завхозом отряда, чем таскать на промке железо.

Десятый отряд был инвалидным, там жили пенсионеры, либо инвалиды- безрукие, безногие, сумасшедшие и косящие под таковых.

В остальных жили мужики.

«Мужик» - основная каста в запроволочном царстве- государстве. Так называли тех, кто  старался спокойно отбыть срок, вкалывал, избегал конфликтов с начальством, но в то же время и не стремился стать вязаным.

Конечно, «мужики» тоже были разными. Были «воровские», тяготеющие к блатному сообществу, в основном, с большими отсиженными сроками и не скурвившиеся. Они чтили лагерные законы, поддерживали блатной мир, хотя сами в состав отрицаловки не входили. Таких мужиков уважали значительно больше, чем приблатнённую перхоть. Отсюда и поговорка - авторитетный мужик бывает блатнее жулика.

Блатной мир в лице таких мужиков всегда находил союзников и потому в правильных зонах мужика не щемили, а наоборот стремились защитить его от беспредела.

Но были и «мерины», не желающие иметь с «отрицаловкой» ничего общего. «Некрасовские мужички» - которые метались о]q
6�@�nE��>�P)� �9�R��Y� ��gW�B ;dдругой, по пословице» рыба ищет где глубже, а человек, где лучше»

Основная же часть «мужицкого» населения зоны, состояла из людей, наталкивающих на мысли, что они не преступники, а несчастные. Эти люди поражали воображение своим  ничтожеством, убогостью и темнотой.

*                                                   *                                                 *

После комиссии меня отправили в седьмой отряд. Профиль работы- сеточное производство.

Большинство бригадиров в отряде было из тупоголовой поросли спортивных мерзавцев, готовые бить зэков, ради того, чтобы они давали план.

В первый же день шнырь вызвал меня к начальнику отряда. У зоновских мусоров тоже были свои масти. Если кумовья формировали всю политику в лагере, то отрядники среди сотрудников колонии считались неприхотливыми рабочими лошадками и особой погоды не делали.

На эту должность ссылали офицеров за систематические нарушения дисциплины и пьянство, а также туда набирали тех, кто только пришёл служить в колонию на офицерскую должность.

Там сотрудник набирался опыта и если руководство колонии видело, что офицер хитёр, умён, не страдает излишними комплексами в виде чрезмерной доброты или жалости, то продвигало его на повышение, например на оперативную работу. 

Ну, а там он со временем вполне мог дослужиться до должности «хозяина» зоны или его заместителя.

За письменным столом меня встретил молоденький лейтенант, с манерами  избалованного мальчика из хорошей семьи.

Первым признаком мужественности и показателя своего могущества такие мальчики считали хамство по отношению к тем, кто стоял ниже их на социальной лестнице. 

На столе стоял стакан чая в мельхиоровом подстаканнике.

Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.

-Жалуйся!– сказал молоденький начальник и сделал глоток чёрной, как дёготь, жидкости.

Я подумал и пожал плечами- Да вроде всё в порядке. Вот только за судьбу перестройки переживаю. Чего-то пробуксовывает.

Лейтенант хмыкнул.- В школу ходить будешь?

Я удивился- Зачем? У меня же вроде высшее...

Отрядник ткнулся в моё личное дело. Пролистал. Снова хмыкнул.

-Инженер?

-Да.

-Учётчиком пойдёшь?.. Или нет,  лучше председателем  СВП.

-А чего я?

-Ну-ууу! Ты человек культурный, образованный...

Податься в обслугу — шнырём, или тем более завхозом санчасти, бани, кухни, стать нарядчиком, учётчиком — для многих это было невероятным везением.

Я имел твердые предубеждение против вязаных, поэтому твёрдо сказал:

-Нет!

-Подумай, помогу полосу снять.

-Нет!

Избалованный мальчик, от которого в значительной степени зависел комфорт моего проживания в отряде, поморщился.

-Тогда свалил отсюда!

Лейтенант высунул голову в коридор, крикнул.

-Дневальный! Мудак! Я кого тебе приказал ко мне прислать? Тех кому в школу ходить надо. А ты мне кого привёл, дебил!? Давай следующего!

*                                                   *                                                 *

Козлов в зоне немерено. Прямо какой то козлячий питомник. Зверинец.

Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть дневальные - в штабе. Там работают особо проверенные и надёжные осужденные. Козлы из козлов. На месте министра я бы им всем присваивал звания начальствующего состава МВД, как Нафталию Френкелю, умудрившемуся из зэков дорасти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом ещё трижды  кавалером ордена Ленина.

Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит к куму. Как часто. Что пишут.

Им доверяют убираться в кабинетах в отсутствии ментов и они потенциально являются носителями «Государственной тайны». Потому их общение с другими зэками было ограничено. Жили они при штабе, там же в отдельной комнатке готовили себе еду.

Делалось это для того, чтобы в общем бараке их не перевербовали.

В бане тоже были дневальные. Они же отвечали и за прачечную. Эта должность сулила немалые блага и тоже приносила доход.  За пачку сигарет с фильтром они могли постирать твои вещи. Постирать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.

Могли пустить в баню не в свой день.

Курево - главная валюта в зоне. Его можно поменять на деньги, продукты, хорошие шмотки. Цены на сигареты выше, чем на свободе.

Дневальные были также в ШИЗО и помещениях камерного типа. Жили они там же. В зону заходили только за продуктами. Иначе блатные могли попросить или заставить передать в камеры запретное- шмаль, сигареты, чай. 

Категорически отказаться от проноса «запретного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если кандей не будет «греться» смотрящий получит по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк можно насадить шныря, чтобы загарпунить его как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз "шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тогда тоже с должности снимут.

Могли наехать. Или прессануть. Или в самом крайнем случае попросить братву на воле подъехать к жене, матери. С просьбой, чтобы пояснили родственнику, что нужно быть сговорчивее.

Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без права пенсии.

Вот и крутятся козлы. Выживают только самые башковитые.

*                                                   *                                                 *

 

Каждый отряд жил в отдельном помещении, которое больше было похоже на казарму или конюшню. По привычке их называли бараками. Каждый барак представлял из себя длинный, вытянутый коридор- спальню, уставленный двухъярусными кроватями- шконками, и всякими закуточками, в которых располагались- кабинет начальника отряда, каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира  и ещё куча всевозможных  темных углов, и всяческих  загогулин.

Стены барака были выкрашены в хорошо знакомый всем постсоветским гражданам цвет ядовитого ультрамарина.

Так же выглядели стены в казармах, домах престарелых и тюрьмах.

День и ночь в бараке кипела жизнь, кто-то чифирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-то выясняли отношения, кто-то молча валялся на шконке, уставив глаза в потолок.

В проходах между шконками принимали гостей, которые заходили из других отрядов, вели разговоры о доме, пели песни.

В репертуаре не бывало патриотических песен, в основном лирическо- жалостливые - Миша Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое кто исполнял своё. Но в этом ширпотребе редко попадалось что либо хорошее и искреннее. В основном это была смесь блата с душещипательным романсом.

Иногда по ночам в бараках случались разборки  и драки.

В общем всё как у большинства нормальных людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по виду.

Иногда у зэков вдруг периодически  начинали пропадать вещи – часы, деньги. Или чай, сигареты.

Все мгновенно начинали подозревать друг друга, становились раздражёнными, подозрительными, злыми.

«Крысятничество», считалось самым тяжким грехом, тягчайшим преступлением. С соответствующим наказанием, в виде изнасилования.  Это был и есть самый верный путь в петушиный угол.

Пойманную крысу всегда били с наслаждением. Могли забить до смерти или опустить.

Крысы очень хорошо знали, что с ними будет при поимке, но ничего с собой поделать не могли.  Зачем они это делали? Ради чего?

Часто они не могли этого объяснить даже самим себе.

 

*                                                   *                                                 *

Плотная, кишкообразная очередь тянулась к дверям столовой.

На крыльце, широко расставив ноги в начищенных хромовых сапогах, стоял прапорщик Бутерус или  Вася Мент.

Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент покупает бутылку водки и выпив, шмонает жену и свою пятнадцатилетнюю дочь.

Собака чуя недоброе, заползала под диван и там тихо выла.

После шмона он запирал жену и дочь в кандей, который находится в ванной, а сам садился на кухне и пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состоянии пытался конвоировать собаку.

Потом он засыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван.

Вокруг крыльца вьют петли шерстяные. Лагерная "шерсть" – это приблатнённая молодежь, шестерки жуликов, блатных, смотрящих. Стоять с мужиками в строю им не по понятиям, западло.

Вася хлёстко бьёт кого- то резиновой дубиной. Пока он таким образом наводит  порядок, несколько человек из молодой блатной поросли прорываются в столовую.

В столовой стоял прогорклый запах лука, капусты, немытого тела.

Баландер вышвыривает из раздаточного окна миски с тёмной жижой.

На столах исходит паром жидкая баланда, с плохо почищенной и разваренной картошкой. В некоторых попадались даже куски шкуры, содранной со свиных голов.

Прямо передо мной на столе лежит брошенный кем то кусочек свиного эпидермиса, к которому прилипло несколько коротких, твёрдых чёрных волосинок. От этой картины становится не по себе.

По донышкам мисок продолжают напряженно стучать ложки. Поверх этого стука  стоит равномерный гомон.

Я сую хлебную тюху в карман телогрейки, выхожу из столовой. 

*                                                   *                                                 *

В лагере двое моих подельников по побегу- Саня Могила и казах Марат Жумабаев. Они соскочили первыми, следом за Пантелеем. Задержали их недели через две, у кого то на даче.

Жумабаев забился в мужичий отряд, я его и не видел. Могилу подтянули блатные и он сходу принялся наводить  «воровские движения».

В лагере, у любого человека остаются два направления - вниз или вверх. Если он сумеет не покатиться вниз, то идёт вверх.

Я дремал на шконке, когда меня разбудил Саня. Он вошёл в барак с холода, раздражённый и злой.

-Развелось козлоты– сказал он,– в барак к порядочным арестантам зайти невозможно… Шныри скоро пропуск начнут спрашивать, как мусора.

Саня по лагерным меркам одет как Денди. Чёрный милюстиновый лепень, пошитая у лагерного умельца- портного кепка-пидорка с широким козырьком.

По новой фене  это уже не пидорка – феска.

Я достал сигарету.

 -Щикарно выглядишь,– сказал Саня.-Худой! Стройный!

Мы долго хлопали друг друга по плечам.

-Как там Пантелей?– спрашивал Саня. – Что у Жени?

-Лёня выхватил пятнашку, уехал на крытую. Кипеш уже дома. Обещал передачу, но чего- то не спешит.

Бывший подельник принёс курево, чай.

Посидел у меня в проходе. Побренчал чётками.

-Ну ты, обращайся если что. Поможем... Кому надо укажем...

Я заверил, что обязательно обращусь. 

Мой знакомый по дурке Олег, тоже был в лагере. Уже работал дневальным, или шнырём моего отряда.  Всего лишь пару месяцев назад на крутой лестнице лагерной иерархии он был всего лишь человеком из толпы стоящей в низу. Но сейчас уже поднялся на ступень выше, 

Теперь он был совсем другой, важный. Выглядел, как аким в современной Киргизии.

Так я понял, что  в критических ситуациях проявляется истинное лицо человека. Причем в таком виде, который он не мог предположить и сам.

Вероятно сладок был ему нынешний статус, и то право, которым он теперь обладал. А кое какие права у него были, ибо, он еще назначал, кому мыть полы.

И люди туда требовались постоянно, так как площадь полов в бараке была обширной и постоянно грязной.

В отряде его начали побаиваться, так  он ходил к  куму, минуя отрядника.

Всё это завышало самооценку его собственных поступков. Неизбежно наступало гипертрофированное осознание своей значимости.

Кто- то сказал про него.- «Важный, как манды клок». Выражение понравилось

Погоняло дали- Клок.

В одной секции барака со мной  оказался ингуш Алихан Тебоев. Алик по нашему. Кентовался он с чеченцами, их в зоне было человек пять. Алихан был неплохой парень, честный, порядочный. Я знал его ещё по тюрьме. Несколько раз пересекался с ним в транзитной хате, во время этапов.

Продолжение следует...

Copyright PostKlau © 2014