3

 

Тищенко Николай Гаврилович 1941 года рождения, бывший капитан милиции, а теперь завхоз Третьяковской Государственной галереи, оказался человеком веселым, приветливым - и всего этого в нем было, по нынешнем временам, настолько не в меру, что я стал сомневаться в его умственной полноценности. Битый час он трепался с кем-то из своих подчиненных по телефону, пока я стоял за дверьми  и слушал его разухабистый крик вперемежку с лошадиным ржанием и стуком кулака по столу.

- Вы ко мне? - спросил Тищенко, едва я, наконец, вошел в его уютный кабинетик, расположенный в красненьком домике, прикорнувшем у ворот рядом с галереей и смотрящим окнами на Лаврушенский переулок. - Чем обязан?

- Дело, - кратко ответил я.

- В махинациях не участвую, - твердо, но улыбкой заявил Николай Гаврилович. Должно быть, должность завхоза успела показать ему тылы, раз так прямо с порога решил он меня отбрить такой странной фразой.

- Юрий, - представился я, и протяну руку.

- Колян.

- Николай Гаврилович…, - начал я, по обыкновению растягивал гласные. Проклятая леность языка мешала мне вести беседы всегда, а уж с незнакомыми людьми особенно.

- Вы заходите, - прервал меня Тищенко. - Не дело это - стоять в дверях.

Но кабинетик его был слишком мал, чтобы вместить в него двух мужчин наших с ним габаритов. Я прижался к стене, вынул из портфеля скоросшиватель и, раскрыв его в нужном месте, показал на заглавие касающейся его бумаги.

- Вы из органов? - спросил Тищенко, лишь мельком взглянул на то место, где был мой палец.

- Биолог, - ответил я.

Тищенко глубоко вздохнул, улыбаться перестал, и произнес тоном человека уставшего возражать, но убежденного в своей правоте:

- Я слово дал.

Дальше продолжать беседу не имело смысла. Я услышал то, чего не было отраженно в переданном мне Андреем деле.

Улыбнувшись друг другу, мы расстались.

В характеристике, написанной Андрюхой на капитана Тищенко, сообщалось:

«Карьерист. Подлец. Груб в обращении с последствиями. Характер замкнутый, скверный. Недалек, потому подличает грубо. Любит сплетничать и хвалиться амурными победами. Пьет».

Кажется, большую часть этого перечня «достоинств» бывшего капитана милиции теперь можно перевести в форму прошедшего времени…

 

4

 

Вначале было слово…

Из нечего, из звука, нечего ему не говорящего, явился он. Ощутил вдруг и плоть свою, и боль, и страх, и отчаяние… но не понял всего этого. Ибо ни о чем подобном еще не знал.

- Хе, - прозвучал ехидный голос. - Недурненького дурачка мы сотворили.

- Не каламбурь, - оборвал его другой голос, погуще. - Будь деликатней.

Открыл глаза и не увидел ничего.

- Как назовем сие хомо? - вопросил первый голос.

- Не ерничай, говорю. Будь тактичней.

- Так не понимает ведь.

- Заткнись. Пусть адаптируется.

Он слышал, но не разумел. Звуки жили сами по себе, проникали в уши, в тело, но он не осознавал их. Мозг его был ясен и чист. Мыслей не было совсем.

- Назову тебя, - начал голос густой, по-видимому, старший.

- Выродком, - подсказал ехидный.

- Пусть так. Выродок! Иди в мир.

Пустота. Чистота. Отсутствие.

- Хе! - обрадовался ехидный. – А про смысл бытия забыл!

- Итак…

Ехидный торопливо:

- «Плодитесь и размножайтесь»! Конец цитаты.

- Хорошо. Пусть будет так.

Выродок осознал, что он НАГ, ГОЛОДЕН и ЗОЛ. Хотелось чего-нибудь МЯГКОГО.

Осмотрелся.

Бревенчатые стены, стол, два стула, одежда у двери на вбитом в стену гвозде, на полу ведро с водой.

Оделся, достал из печи чугунок с кашей. Съел. Хорошо.

 

5

 

С Ильей Ильичом Поливановым 1937 года рождения, русским, майором, начальником оперативной следственной группы, я познакомился на дне рождения Андрея Косых, 18 февраля 1973 года.

- Послушай, - сказал бывший майор, садясь рядом со мной на диван с фужером вина в одной руке и с классическим бутербродом – хлеб с маслом - в другой. - Ты ведь биолог?.. - и вдруг спросил несуразное. - Хорошая профессия?

Я пожал плечами: мне, мол, нравится.

- Я бы тоже хотел теперь стать биологом, - заявил он. - Если б лет двадцать скинуть…

И принялся излагать свое видение проблем современной науки. Как и всякий дилетант, он, начитавшись «Науки и жизни», изрядно идеализировал мое ремесло, судил о нем по научно-популярным брошюркам общества «Знание» и по детскому киножурналу «Хочу все знать». Еще, наверное, читал путевые заметки Даррелла, ибо говорил, что понимает и изнаночную сторону профессии биолога: надо лечить животных, убирать за ними, чистить вольеры и мыть их самих. Но он согласен и на мытье грязных задниц обезьян, лишь бы не возня с бумагами, от которых его просто тошнит.

Я не стал разубеждать Илью Ильича. Ибо, зачем майору знать, что у биолога бумаг не меньше милиционера: каждый опыт надо протоколировать, дублировать данные в разных журналах, не говоря уж о многочисленных инструкциях, которые надо соблюдать и регулярно давать отчеты, как ты их соблюдаешь.

- Да, - ответил я, когда майор спросил, люблю ли я свою профессию.

Подобная манера человека, стремящегося перескочить с одной темы разговора на другую, выдавала в нем следователя, который пытается раскусить подследственного со всех сторон, но никак не подтверждала того, что он способен концентрироваться на отдельно взятой проблеме и решать ее, как это следует делать ученому. То есть вместо того, чтобы выбрать приоритеты, упростить проблему, дабы решить ее и только ее, а потом из понимания частного иметь право говорить об общем, он поступает наоборот  - усложняет элементарное, загружает побочной информацией свой мозг и ждет вдохновения. Так что профессию себе он выбрал правильную. Хотя боюсь, что показатель уровня раскрытия преступлений возглавляемого им отдела значительно снизился в сравнении с прошлыми годами.

А ведь когда-то на вопрос о причине своего равнодушия к службе, Илья Ильич, как отмечено в Андрюхиной папке, ответил:

- Что я, хуже других работаю? И сюсюкаться с подследственными не собираюсь. Виноват - и точка. А в сомнениях их, в душевных порывах  пускай судьи разбираются - им за это деньги платят.

Впрочем, с мнением Андрея о хамстве Ильи Ильича можно и поспорить, но в личном деле отдела кадров на майора Поливанова лежало два выговора за «равнодушие и стремление поскорее закрыть дело».

- Вот из такого крохотного сперматозоида получились и мы с вами, - продолжал вещать Илья Ильич, показывая мне щель между пальцами в добрую половину сантиметра. - Со всеми нашими мыслями, чувствами… - подумал и добавил самого себя ошеломившую мысль. - А может быть и с судьбами…

Поймав взгляд следящего за нами из дальнего угла Андрюхи, я встал из-за стола и направился к нему. Илья Ильич продолжил свой монолог, обращаясь уже к кому-то другому.

- Понял теперь? - спросил Андрюха. - Совсем другим человеком стал.

 

6

 

Разбудил Выродка холод. По стыкам бревен - иней. В ведре поверх воды - лед. Каши нет.

- Есть хочу-у-у! - завыл он. И впервые услышал собственный голос.

На столе было пусто. Значит, надо работать…

Рубил дрова - поранил палец. Топил печь - опалил огнем волосы. Варил кашу - подгорела.

Съел. Лег спать.

 

7

 

Повесть Юрия Олеши «Зависть» начинается с фразы: «Он пел по утрам в клозете…» Подобным же образом представил себя мне третий участник опергруппы - Сергей Михайлович Тряпкин, 1938 года рождения, русский, холост.

Дверь в коммунальную квартиру открыл мне не он, а его соседка - старушка если не преклонных, то значительных лет, и на мой вопрос:

- Тряпкин? -  указала пальцем на туалетную дверь, сказала с усталой горечью в голосе:

- Поет, ирод бешенный. Каждое утро риголетит. Будто один в квартире живет. И сказать ничего нельзя - сам власть, того и гляди, посадит в тюрьму.

- Давно? - спросил я сочувственно, продолжая стоять в дверях перед широким коридором, уставленным пирамидами ненужных жильцам вещей: старых комодов, шкафов, сломанных велосипедов, швейных машинок, детских колясок и прочего хлама. Подвалов или сараев жителям этих квартир, по-видимому, не полагалось.

- Поет-то? С лета еще. Из командировки с Севера вернулся - и вот… - ткнула ладонью в сторону двери, откуда как раз грянул «Хаз-Булат удалой». - Пока Хаз-Булата не допоет, не выйдет… - и тут же попечалилась. - Раньше, бывало, и слова от него человеческого не услышишь. Как с работы придет - так скандалит. А теперь: «Тетя Таня, вам что-нибудь принести? Тетя Таня, вам что-нибудь подать?».. Чего это стал таким уважительным? Не натворил чего?

Я отрицательно покачал головой.

- И то правильно – не говоришь… А вот меня сомнения брать стали. То в магазин для меня сбегает, то на обед пригласит, а то билет в кино купит. Вы, теть Тань, говорит, одна живете. Скучно вам, одиноко. И я соглашаюсь. Только воли, конечно, не даю. Стара, поди, женихаться-то, - повела плечами и стрельнула кокетливым взглядом. - Сорок пять лет, почитай, с его семьей лаялась. Сережки еще и на свете-то не было, когда у меня с его отцом первая ссора случилась. Так я, почитай, и отца его похоронила, и мать… Чего с сыном мириться-то? Сережка у меня в сорок втором году коробок спичек упер, негодник! Тогда спички, почитай, дороже водки были.

Из туалета донесся ниагароподобный шум спускаемой воды и бравурные звуки марша авиаторов, украденного советским евреем-композитором у немецких нацистов:

- Все выше и выше, и выше

Стремим мы полет наших крыл!..

- Ой! Пойду я! - всполошилась бабка. - Не дай Бог, на глаза попадусь!.. Тем годом такую дулю мне под глаз посадил! Даже участковый не поверил, что его работа, - махнула рукой. - Да оно и правильно. Рука руку моет. Как же иначе?

Грохнуло трио дверей - и я очутился на лестничной клетке.

 

8

 

Утром во дворе не оказалось дров. Совсем. Будто вчера и не было набросанной валом огромной кучи напиленных, но не поколотых пока еще поленьев.

Сходил в лес, спилил березу, раскряжевал, там же наколол, связал дрова захваченной из дома веревкой, принес на спине вязанку домой.

Затопил печь, сварил кашу. Сыт, доволен. Лег спать…

 

9

 

Сергей Иванович Ильясов, двадцати восьми лет, бывший лейтенант милиции и нынешний фрезеровщик завода «Динамо», встретил меня настороженно, стоя в дверях и не впуская в дом.

- Я знаю, зачем вы пришли, - сказал он. - Но отвечать на ваши вопросы не буду. До свидания, - и постарался закрыть перед моим носом дверь.

Я успел просунуть в щель ногу, после чего тяжело вздохнул и постарался глазами поймать его взгляд. Что может бывший лейтенант милиции сделать против моего хамства, я не знал, но провокацию считал необходимой, ибо парень мне понравился.

Резко распахнул дверь, он подхватил меня подмышки и, преодолев силу инерции, вышвырнул мое не сопротивляющееся тело на лестничную площадку.

- Так-то, гражданин, - выдохнул Сергей Иванович. - А будешь рыпаться - морду набью.

В характеристике из милицейской школы о нем говорилось:

«Безынициативен, слабохарактерен, к работе в органах правопорядка малопригоден», - и так далее.

Причины, по которым он в органы все-таки попал, оказались так и не выясненными.

 

10

 

Весна.

Кончилось пшено. Течет крыша. Голодно. Мокро. Хочется есть.

Вздохнул. Матернулся. Вышел в мир.

Украл - поймали - побили. Неприятно.

Лег спать голодным. Под мостом.

 

11

 

Характеристика на Смирнова Владимира Семеновича выглядела впечатляюще:

«Смел, решителен, самонадеян, при неудачах сердится, валит вину на других. При удачах норовит все заслуги коллектива присвоить себе, становится хвастливым и говорливым. От алкоголя мрачнеет, порой лезет в драку. Часто бывает бит. При этом патологически честен».

 Столь откровенно негативные оценки личностей типичны для Андрюшки Косых. Я уверен, что заставь кто-то написать его характеристику на самого себя, Андрюха бы составил оную точно в таких же выражения: «… патологически честен, нагл, с друзьями хамовит…» - и так далее. Особенно поражает это «патологически честен». В чем патология-то?

Владимир Семенович был последним, пятым, членом столь большой опергруппы, назначенной кучей ведомств для розыска Юлия Борисовича Андреева - Генерального конструктора чего-то там суперразрушительного и сверхубивательного. На личном счету тридцатишестилетнего майора Смирнова было: 12 задержаний преступников «в контакте», то есть один - на один, четыре правительственные награды (не юбилейные медали), два ранения и… полное отсутствие каких-либо друзей или родственников. Ко всему прочему, был он холост и в настоящий момент являлся старейшим по возрасту жителем заводского общежития автозавода имени Лихачева, в управлении которого он после ухода из органов стал работать старшим инспектором отдела кадров. 

В один из выходных дней отправился я в эту самую общагу, расположенную в Бирюлево недалеко от знаменитого дендропарка, в котором я был лишь в студенческие годы, когда проходил практику по систематике высших растений.

Встретил там обстоятельного человека, сразу же отказавшегося сообщить мне какие-либо подробности о том, что он видел в, условно говоря, заповеднике «Кивач», но тут же предложившего мне выпить с ним вместе новомодного «Краснодарского чая», который он достал вовсе не по блату, а получил в подарок от бывшего в отпуске на Кубани соседа по этажу, дабы был повод по вечерам встречаться и «говорить просто так, о жизни». То же самое предложил Владимир Семенович и мне.

- Ведь на свете так много интересных людей, - объяснил Смирнов. - И они так мало общаются друг с другом.

Пили чай, я слушал его рассказы о рабочих завода имени Лихачева, о проблемах с кадрами, о нежелании молодежи заниматься общественной деятельностью, об истории завода, о том, что вот недавно они проводили на пенсию того самого Тулякова Петра Васильевича, который изготовил в одиночку все те снаряды для «Катюши», которые сделали первые залпы по немцам под Москвой. Очень серьезно говорил Владимир Семенович о падении трудовой дисциплины среди лимитчиков, которые «прут на завод только для того, чтобы попасть в Москву, а профессии учиться по-настоящему не хотят, лишь ищут москвичек, чтобы жениться на них и с завода сбежать». Тут же перешел к проблеме пьянства среди молодежи, сообщил о высоком проценте разводов и еще о куче всяких дел, пока я вдруг не понял, что означает выражение «человек на своем месте». Этот был на своем.

Шел из общежития на электричку, и думал: что бы там не говорили мои коллеги из НИИ, готовые делать, что угодно лишь бы ничего не делать (числиться в профкомах, парткомах, в депутатах, а народных заседателях, участвовать в культурно-массовых мероприятиях, сидеть сутками в курилках), но настоящая работа - самое приятное времяпровождение в этой жизни. Все остальное - побочно. Главное - интересное для себя дело найти.

 

12

 

Мешок - пробежка. Мешок - пробежка. Мешок - пробежка… Еще мешок… Еще… Еще…

Обед.

… Мешок - пробежка… Еще… еще…

Вечером - водка. Водка - хорошо. Вкусно. Но мало. Всегда не хватает.

Работа - водка… Работа - водка.

Вкусно… Много водки! Счастлив… Ха!

Продолжение  следует.........

Copyright PostKlau © 2016