Журнал "PostKlau"

ПЕРЕКРЕСТОК ИСКУССТВ 

                                                                                                                                     Маргарита Ваняшова

доктор филологических наук,

профессор Ярославского государственного

театрального института

Пьеро, мечтавший стать Арлекином(II) 

"Рикошетный" роман молодого

Всеволода Мейерхольда на подмостках театра, поэзии и истории

(1900-1904)

Формирование поэтических интересов  Мейерхольда, эволюция поэтических приоритетов,  сопряжение поэзии и режиссерского творчества, поэзии и театра в его эстетике  -  до сего времени не являлось предметом рассмотрения исследователей.  В предлагаемой статье дается попытка обозначить постановку этой проблемы, важной для понимания творческой личности Мейерхольда – актера, режиссера, интерпретатора  художественных текстов.

         Самым популярным поэтом в семье Мейерхольдов (и юного Всеволода тоже), как и у читателей – конца 90-х гг.  был Апухтин  (романсы на стихи которого любили исполнять на домашних вечерах). Кроме Апухтина, -  Семен Надсон, вслед за Надсоном  возникает интерес к творчеству завоевавшего популряность в начале 20 века творчеству Константина Бальмонта. Приоритетными для  Мейерхольда  в лирике  оказываются надсоновские и бальмонтовские поэтические мотивы. Еще не приспело время Блока и мейерхольдовского «Балаганчика» (1906), Брюсова, Сологуба, Андрея Белого, Ахматовой, Михаила Кузмина, Николая Гумилева, Бориса Пастепрнака, Владимира Маяковского, поэтов широкого модернистского круга – символистов, футуристов, акмеистов.

         К 1900 году Мейерхольд уже два года как женат на Ольге Мунт, своей  землячке по Пензе, племяннице пензенского предводителя дворянства Панчулидзева.  Венчание с Ольгой состоялось весной 1896 года в Пензе. Жизнь окончательно наладилась, когда  Мейерхольд получил  актерское  образование в Филармоническом училище в Москве (руководитель курса Вл. Ив.  Немирович-Данченко),  когда  Станиславский и Немирович  открыли Московский Художественный Театр.  Мейерхольда взяли в труппу с окладом  115 рублей в месяц, Екатерине, сестре Ольги Мунт, учившейся вместе с Всеволодом,  положили 60 рублей. Ольге Мунт предложили работу  в «конторе» (администрации)  театра, с жалованием в 30 рублей. Жили  вчетвером, к этому времени  у молодых супругов  родилась дочь Мария. 

         Надпись Мейерхольда на фотографии  обращена не к Ольге Мунт. Он  всецело находится в тисках нового чувства. Обуреваемый им, актер, поэт, художник - то оставляет семью, то вновь возвращается к ней....  Не было сомнений, что Мейерхольд адресовал эту фотографию той, которую безоглядно полюбил и с которой был разлучен обстоятельствами жизни. Посылая стихи Бальмонта, Мейерхольд ничем не рисковал, не выдавал свои чувства, ведь стихотворные  строки целиком и полностью совпадали с судьбой изображенного на фотографии героя чеховской пьесы «Чайка» Константина Треплева. Это ей он надписал: "Чутким душам...", не желая обозначить ее имя, дабы ненароком не бросить на него тень... Это ей послал портрет своего Треплева и две строфы из стихотворения Константина Бальмонта. И, подобно Треплеву,  он, как и чеховский герой, находился на пороге жизни и смерти.

         Личные переживания  перекликались с образом Треплева,  интенциями, обращенными к Нине Заречной.  Именно образ Треплева и треплевские смыслы были "в созвучии странном" с душой Мейерхольда.  Но кого же полюбил Всеволод Мейерхольд  «с безупречною нежностью друга (духа!) и брата» весной 1900 года? Попытаемся высказать гипотетическое предположение и увидеть адресата фотографии.  

     Почти каждый вечер, «в час назначенный», Мейерхольд появляется с Ней на одной сцене, выходя в ролях Треплева и Тузенбаха в чеховских пьесах, Иоганнеса Фокерата в «Одиноких» Гауптмана, Принца Арагонского в «Венецианском купце», Мальволио в «Двенадцатой ночи» Шекспира и других ролях.  Он и в жизни становился Треплевым, Гансом-Иоганнесом, Тузенбахом,  отвергнутым,  неловким и комически-несуразным Принцем. Треплев стрелялся от отчаяния и пустого пространства безнадежной любви, убитого барона Тузенбаха проносили на носилках вдоль авансцены. В «Одиноких»  «роковое» озеро  Гауптмана, еще более роковое,  нежели в чеховской «Чайке», на берегу которого разыгрываются самые драматические сцены пьесы, уносит Иоганнеса в бездну смерти. Принц Арагонский в «Венецианском купце» - роль, которую  Станиславский  принял сверхдоброжелательно (Мейерхольд был блистателен в своей буффонаде, играя Принца, пылающего «испанской» страстью).

Нину Заречную  в «Чайке» во время крымских гастролей  Московского Художественного Общедоступного театра 1901 года (в Севастополе и Ялте), играла Мария Андреева, Ирину – возлюбленную и невесту Тузенбаха в «Трех сестрах» играла Андреева, Кэте, героиню в «Одиноких» Гауптмана, где кончал жизнь самоубийством Иоганнес Фокерат, играла Андреева, насмешливую Порцию в «Венецианском купце» играла Андреева.  Из вечера в вечер в жизни актера Мейерхольда повторялся в разных вариантах один и тот же сюжет («Я с тобой - разлучен навсегда»)… Стрелялся Треплев, предчувствовал свою раннюю смерть Тузенбах, погибал в водах озера Иоганнес, изгоняли из окружения Порции Арагонского принца.  Его жизнь казалась ему сплошной мукой, нередко он был на грани самоубийства, и все сильнее росло и разгоралось его чувство к ней……

В начале апреля 1900 года Московский Художественно-общедоступный театр едет в Крым, в Ялту, показать Антону Павловичу Чехову две его пьесы — «Чайку» и «Дядю Ваню», которые он не видел. В Севастополе, по пути в Ялту, театр дает несколько представлений. Молодая труппа жила атмосферой праздника.  Чехов  приехал в Севастополь навстречу театру, хотя его уговаривали не рисковать здоровьем и дождаться приезда театра в Ялту.

«Сердце забилось — батюшки! – вспоминала М. Ф, Андреева. - И Чехов и Горький. Встала навстречу. Вошел Антон Павлович — я его давно знала, еще до того как стала актрисой, — за ним высокая тонкая фигура в летней русской рубашке; волосы длинные, прямые, усы большие и рыжие. Неужели это Горький? <…> Вдруг из-за длинных ресниц глянули голубые глаза.  Губы тронулись нежной детской улыбкой, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостью екнуло сердце… Мы почти все, огромное большинство труппы, сразу влюбились в Горького…» [1. C.154]  

 Апрель 1900  в Крыму – начало романа Марии Федоровны Андреевой и Горького, романа, который его герои не скрывают. Мейерхольд  в своем чувстве признаться не смел никому, его избранница даже не подозревала о его одержимости, он был обречен на безответность. Только однажды, единственный раз,  он осмелился написать и послать Андреевой посвященное ей  стихотворение, всего несколько строк…

И. Репин. Портрет Марии Федоровны Андреевой

          12 мая 1901 года Мейерхольд посылает Андреевой  сочиненную им короткую стихотворную зарисовку, проникнутую столь насыщенным и чистым лиризмом, какой не может быть случайным или дежурно-тривиальным, он  запечатлевает  это стихотворное послание актрисе на страницах своего дневника.

М. Ф. Андреевой (на репетиции)

Когда кругом пестрят безвкусные наряды,
Твоя одежда - нежной белизны...
Когда глаза других горят греховным блеском,

В твоих - лазурь морской волны... [11. C. 219]

         Итак, актриса Московского Художественного театра Мария Федоровна Андреева! По Мейерхольду, она воплощала собой ангельское  начало жизни. Он видит в ней чистоту, целомудрие и невинность. "Греховного блеска" в глазах Марии Федоровны Мейерхольд не замечает. 

         «Взбитые сливки» – такой увидел Марию Федоровну Андрееву другой поэт, акварельный, насмешливый,  ироничный Саша Черный, посвятивший актрисе свою «Почтительную акварель». В стихотворении Саши Черного, написанного по впечатлениям от пребывания у Горького на Капри (1912)  Мария Федоровна Андреева   – «насмешливая мадонна»,  ирония поэта сочетается с нежной влюбленностью  – она сама для него – взбитые нежные сливки,  в его «поэтической  акварели»  все исполнено улыбчивой иронии, и сонно-благосклонные движенья мадонны, и даже зависть к собачкам («Зачем и я, мол, не с хвостом?»), которых она гладит «взыскательным перстом».

Марии Федоровне. Почтительная акварель

Из взбитых сливок нежный шарф…

Движенья сонно-благосклонны,

Глаза насмешливой мадонны

И голос мягче эха арф.

Когда взыскательным перстом

Она, склонясь, собачек гладит,

Невольно зависть в грудь засядет:

Зачем и я, мол, не с хвостом?

Ей-богу, даже вурдалак

Смягчился б сердцем, если б в лодке

Услышал голос кроткий-кроткий:

«Алеша, ты б надел пиджак…»[1]

Имел бы я такую мать,

Сестру, свекровь иль даже тетку,

Я б надевал, влезая в лодку,

Под шубу пиджаков штук с пять!.<…>

Сей хлопотливейшей из Марф[2]

Поэт заржавленный и тонкий ,

Подносит днесь сии стишонки,

Косясь на строгий белый шарф.

[15. C. 11]

         Там, где другие виршеплеты сочинили бы десяток беспощадных и насмешливых эпиграмм, у Мейерхольда – абсолютная нежность интонации, ни грана иронии, ни нотки насмешливости, только  белизна, чистота, белое на голубом. Звенящее искренностью чувство.  И лазурь, безмятежная и спокойная.

         Можно предположить, что Мейерхольд  переживает воображаемый им, вымышленный «театральный  роман» как самый реальный и самый пронзительный жизненный сюжет.  В драме, происходящей  с ним самим,  в качестве…. кого?  Явно, не главного героя. Мейерхольд  никогда не был героем-любовником,  у него было редкое амплуа – неврастеник. Герой страдающий, всегда отброшенный силой обстоятельств в тень кулис. 

         Это был роман, не замеченный в театре почти никем, кроме разве проницательного и циничного Леонида Красина (заметившего, между прочим,  что некий актер по фамилии Мейерхольд, «врезался в Андрееву по уши», потешался над тем, что  актер «накропал глупые стишки» - и не придавший этому ровным счетом никакого значения. Красина интересовала только Андреева, а не Мейерхольд!) 

         Роман можно назвать рикошетным -   наш несчастливец жил лишь отсветами множественных увлечений и пристрастий актрисы.  Для Андреевой Мейерхольд был исключительно  партнером по сцене, всего лишь начинающим актером, подающим некоторые надежды.  Он знал, что Мария Федоровна увлечена совсем не им, с его  «топорным лицом» (как она напишет позднее), не им - худым, угловатым неврастеником с изломанными жестами, а другими.  Он жил ее сюжетами, лицезрел ее романы, не сценические, но реальные, разыгрывавшиеся прямо на его глазах, переживая приступы  ревности и неистовой боли.  Его сценические создания зеркально отражались в его судьбе.

         Мейерхольд  был «филармонист» (окончивший Филармоническое училище), Андреева (это ее сценический псевдоним, фамилия по мужу - Желябужская) принадлежала к группе любителей из «Общества Искусства и Литературы». Процесс слияния в МХТ этих двух, достаточно разнородных групп - был сложным и трудным, пока не завершился реорганизацией театра в 1902 году, уходом Мейерхольда и части актеров из МХТ в том же году, а в 1904-м – уходом Андреевой.

Рыцари Марии Федоровны находились в лучах либо богатства (Савва Морозов), либо творческой славы (Горький), либо родственных политических взглядов (Красин, смеявшийся над стихотворением Мейерхольда и  его "лазурью"). Мейерхольд не обладал ни одним из этих слагаемых. У него не было ни богатства, ни славы, он не был профессиональным революционером. Он продолжал любить, обожать, боготворить. И был, безусловно, потрясен ее поступками. Роман с Морозовым и Горьким возникает на его глазах, не скрытый ни от кого. Андреева разводится с мужем, действительным статским советником Желябужским. Она становится гражданской женой Горького. Но Горький совсем  не торопится расставаться с семьей и с маленьким Максимом. 

Андреева одновременно заигрывает с Саввой Морозовым.  Она живет в квартире Горького и интригует Морозова. Это причиняет боль и Горькому, и теневой, рикошетной фигуре – Пьеро-Мейерхольда с его  страстью! Он очень хочет одолеть свое чувство, понимая, что,  если отдаться страсти,  то можно  погубить себя безвозвратно.

         История в чеховском духе. Сюжет для небольшого рассказа.  Молодой человек полюбил девушку… Был нежен, трепетен, очень нервен.  Не любил охоты, не подстреливал чаек, никого не губил. Надежда и безнадежность, — невозможное сочетание. Константин Треплев до своего смертельного выстрела, до последнего мгновенья  надеялся на ответные чувства  Нины . Жизнь вершилась на его, Мейерхольда,  глазах, его возлюбленная создавала роман за романом с другими избранниками.  В отношении к нему ничего не менялось. Его избранница даже не подозревала о его чувствах.  И тогда, когда получала  от него стихи. Она избалована и стихами, и подарками, и подношениями. Кому он мог излить свое горе? Только своему кумиру, Антону Павловичу  Чехову. И только между строчками.  Его горе  живет только в подтекстах.

Вс. Мейерхольд. 1902.

Он пишет в этот период Чехову о тяжком бремени  внутренних противоречий, которые он больше не в силах выносить: "Мне будущее не страшно, лишь бы скорее конец, какой-нибудь конец..." [10. С. 59]

         «Какие-то страшные мысли от тоски, от скуки наполняют мой мозг. Хожу, как угорелый, как будто что-то ищу. <…> У меня как будто две жизни – одна действительная, другая мечтательная. Последней я, конечно, отдаюсь больше, чем первой, так как в первой, окружающей меня, слишком, слишком мало утешительного, слишком мало того, что нахожу я в жизни мечтательной» [10. С. 89].

         «Вчера вечером, когда лёг спать и потушил свечу, чувствовал сильную ноющую боль в голове, сердце замирало, как бывает при катании на качелях, и я боялся, что сойду с ума, боялся, что вскрикну. Если бы я вскрикнул, сошел бы с ума, наверное» [9. С. 176]. Этот склад психики, состояние нервной системы художника похоже на то внутреннее кризисное состояние, которое дал Александр Блок в статье «Ирония». Причины внутреннего кризиса  не только  в невозможности самореализации:  

«Я раздражителен, придирчив, подозрителен, и все считают меня неприятным человеком. А я страдаю и думаю о самоубий­стве. Пускай меня все презирают. Мне дорог завет Ницше «Wer-de der du bist»^[3]. Я открыто говорю все, что думаю. Ненавижу ложь не с точки зрения общепринятой морали (она сама пост­роена на лжи), а как человек, который стремится к очищению своей собственной личности». [ 8, С. 60]

         "... Я часто страдаю, зная, что я не то, чем должен быть. Я часто в разладе со средой, в разладе с самим собой. Постоянно сомневаюсь, люблю жизнь, но бегу от нее. Презираю свое слабоволие и хочу силы, ищу труда...          [8. С.77].