ВСТРЕЧА

 Вечер 

Р.Ж. Сколько длится это «вечернее» время?

А.Л. До десяти. В десять отбой. Ну, я ложусь спать, выхожу на балкон, покуриваю в щёлочку. 

Р.Ж. И тоже проверяют каждый час? 

А.Л. Нет, это на прогулке, да и то санитар просто смотрит, где кто, чтоб не сбежали. А побеги были. Я и сам бежал. В другой город. Просто я был поставлен в такие условия. У меня забрали кипятильник и все средства коммуникации, чай с сигаретами… заберите у меня всё, но дайте возможность курить чай (ошибается и смеётся)… пить чай, курить сигареты и рисовать картины… и я буду творить, буду покладистым, тихим, спокойным человеком. 

Р.Ж. А есть люди, которых вам почему-то особенно жалко? 

А.Л. Всех. Всех жалко, особенно людей, которые не потеряли человеческое достоинство, которые остаются людьми даже там, ещё не превратились в труп. Я с ними не общаюсь, мы очень редко улыбаемся друг другу, но я знаю, что они есть там.

Р.Ж. Ну, вы рассказали, по крайней мере, про двух?

А.Л. Но их человек пятнадцать. 

Р.Ж. По телевизору показывали с вами передачу, где говорилось, что вам помогли собрать на ноутбук, показывали ваши картины. 

А.Л. Ой, страшная передача, я там открылся, а меня взяли и заклевали потихоньку. А про ноутбук – это история выдуманная, в том плане, что я продал три картины, и мне не хватало пятьдесят долларов, и эти пятьдесят долларов мне и насобирали ребята. А в продаже картин они выступили как посредники, а потом с меня же и сняли и с моих друзей и вернули себе эти пятьдесят долларов.

Р.Ж. Значит, это была такая показуха из ряда «смотрите, какие мы…»? 

А.Л. Да, это всё было шоу. Но я их простил всех. Я к ним пришёл на свадьбу.

Р.Ж. А я бы их стукнул. 

А.Л. Бог им судья.

Р.Ж. Вы ещё играете в переходах? 

А.Л. И очень люблю!

Р.Ж. И с гитарой вы довольно давно?

А.Л. Да, со студенчества. На картошку поехали, и я за месяц научился играть. Я купил гитару и поехал на картошку. А с картошки приехал и мог уже Высоцкого играть. 

Р.Ж. Это первое, что вы играли?

А.Л. Да, Высоцкого и «Машину времени».

Р.Ж. А сейчас вы исполняете песни только на свои тексты?

А.Л. Да, и получаю за них деньги. Людям они нравятся.

Р.Ж. А где, в каких переходах?

А.Л. На Площади Победы и около МакДональдса иногда останавливаюсь, где ГУМ. Но там такая публика странная, около ГУМа. Вообще, возле МакДональдса странное место, энергетически вредное. И запах противный. Там на комбижире всё это. Это пища странная и совсем не здоровая, дорогущая и при этом куча людей. За ту же сумму можно более скромное блюдо заказать. «Мясо по-мексикански».

Один из моих символов. Я реализовался в этой работе целиком и полностью… и в композиции, и в пластике

Еда

Вот у меня был опыт. За день, святыми котами по 50 тысяч, я заработал полмиллиона рублей. Рисовал перед детьми. «Мама, хочу котика святого». Это моё ноу-хау. Так что у меня были деньги, и я был голодный. И я пошёл в кафе универсама «Центральный», заказал «мясо по-мексикански» за 25 тысяч. Какое это было мясо! Там же у меня был и неприятный опыт. На следующий день я заказал пиццу за 37 тысяч, и мне принесли блин такой, размазанный по тарелке, мороженный, залитый кетчупом. Жутко! Это не пицца! Я ел пиццу раньше, и я понимаю, что это должно быть поднятое тесто, запечённое сверху. 

Р.Ж. А есть у вас ещё какие-то воспоминания, связанные с едой?

А.Л. Ничего. Хлеб, постное масло и сыр сверху – вот моя любимая, элитарная еда. Обжариваешь хлеб с двух сторон (расплывается в улыбке), переворачиваешь, режешь сыр, кладёшь и закрываешь крышкой, ждёшь, пока он расплавится, а потом грызёшь и получаешь максимум удовлетворения. И яичница с салом ещё. Кусочки сала жаришь на сковородке (снова улыбается), заливаешь яйцами и не выжариваешь, а так, чтобы можно было макнуть хлебом и почистить сковородочку потом.

 Кошки 

Р.Ж. Расскажите про образ кошки на ваших картинах? 

А.Л. Кошка – это энергетически и биологически совершенное существо. Она лечит, она понимает хозяина и она независима. Она гордая.

Есть болезнь – гордыня, но у неё это святость.

Вот у меня кошка девственница и в этом её святость. Она была девственницей и умрёт девственницей. При том, что она может накакать где-то в углу, написать, и я её прощаю, я понимаю, что это беда, и она животное такое, которое при-спо-собилось, но не смирилось. Тут сложный момент. Её можно взять, помять, она повоет, потерпит… это не описать.

Собаки за кусок ливера тебя вылижут с ног до головы. Кошки они поумней, у них характер. И у каждой кошки свой характер. И вообще тигры, львы, прерии – это свободная жизнь для меня. У «Машины времени» есть песня про кошку (напевает): «И только кошка гуляет сама по себе и лишь по весне с котом». Кошки как-то на меня похожи. И я с себя, в общем, этот святой образ леплю. 

Это лучшее, что есть во мне. Я – в котах своих. С выпученными глазами, страдающих котах. Вот, это просветлённый кот (показывает картину святого кота на тёмно-синем фоне, масло), не святой – просветлённый.

Кошка – Мадонна

О художниках

Р.Ж. Что вы думаете о новом городском ландшафте? 

А.Л. Ужас! Билборды, новостройки уродливые, рисовать нечего. Нет красивых прибалтийских улочек… Вы были в Риге? Вы были в Латвии? Какие там домики. Даже в Питере… «турки строят муляжи Святой Руси за полчаса»  – пел Борис Гребенщиков. Все бизнес-центры, развлекательные центры – это ахинея, безвкусица и просто растранжиривание средств. Или для отмывания денег.

Р.Ж. А что остаётся тогда художникам? 

А.Л. Вот – келья! Келья! Как писал Галич: «Есть магнитофон системы «Яуза», стол и стул, и этого достаточно». Вот келья, свет, музыка, мольберт, лист бумаги – и ты свободен. Ты – демиург, ты – Бог… Я грубо говорю, может, кощунствую даже, но ты волен создать свою вселенную.

И если меня не видят, то меня чувствуют, то есть мои работы излучают, и говорили люди, что от них просто хорошо на уровне энергетики. Это говорили те, что вешали мои работы на стены. От моей работы может заболеть голова, у людей, которые неправильно думают. Может включить мысль.

Вот "Иисус Христос у психиатра". Я считаю, что это эпохальная картина

Р.Ж. И образ Иисуса Христа вы тоже с себя? 

А.Л. Да, да (ищет картину в контакте)… это мне говорят другие люди, это не я. (пролистывает) Тут много картин ушло… одна за 50 долларов, когда я просил двадцать пять. Купил человек, который работает санитаром в детском психиатрическом отделении в Москве. Вот она! Когда я её создал, её спрятали вообще, чтобы её люди не видели.

Р.Ж. Есть сегодня художники, которые вам нравятся?

А.Л. Не нравятся. Когда картина говорит: «Купи меня» - это не искусство. Искусство должно будоражить, волновать, сопереживать. А когда говорят: «Посмотри на меня, я хочу тебе понравиться, приценись ко мне» - это не подтекст искусства, это не искусство, это подделки, это ремесленничество в лучшем варианте.

Р.Ж. По ходу беседы вы много ссылались на писателей, получается, вас больше литература вдохновляла? 

А.Л. Да, я всегда много читал. Я читал все толстые журналы, все модные романы, которые писали молодые писатели. Всё перечитал вообще. Я не помню авторов, но я помню очень интересные романы молодых писателей. Помню одного славянофила… я вообще им сочувствую. Я считаю, что Россия – это духовность мира, хотя Индия, Тибет – тоже духовность. 

Р.Ж. А индейцы в Америке? 

А.Л. (улыбается) Ну, нет… но мне нравится, что они курят трубку мира, что у них есть шаманы. 

Р.Ж. А какие художники вам всё-таки нравятся?

А.Л. Врубель. Ван Гог, Сезанн, импрессионисты мне нравятся по работе с цветом, я их видел в Эрмитаже. Рембрандт!

Р.Ж. А в каких картинах, вам казалось, больше всего смысла?

А.Л. Только у меня. Я вам скажу, что я нашёл мысль. У меня в каждой работе зашифрована мысль. Почему мои работы с трудом принимаются людьми? Мне люди говорят, что «у тебя зашифрована мысль, человек это понимает, но ему лень думать». Он не хочет думать и поэтому проходит мимо вообще. 

Р.Ж. Рисуете с самого детства? 

А.Л. Да, всю жизнь, но серьёзным художником я стал в интернате. Я рисую свою судьбу. 

Р.Ж. Было какое-то озарение? 

А.Л. Да, озарение через молитву. Через молитву я пришёл к «Голгофе» (картина). Я сделал серию серьёзных работ: «Душа перед Богом», «Узник».

Свято место. У всех свое распятие. Мое распятие – искусство

Р.Ж. А как вы определяете запущенный в вас в этот момент механизм? 

А.Л. Самосозерцание. У меня открылся третий глаз. И у меня интуиция появилась. Вот я, например, думаю, что сейчас войдёт санитар, который гоняет за курение, зайдёт в туалет. И я уже вижу его мысль и понимаю, что в туалет идти нельзя, иду на балкон, и он проходит мимо. То есть я чувствую, куда мне пойти, чтобы покурить, и Господь это допускает, поэтому курение для меня – это освобождение. Чем больше будут курение запрещать, тем больше мне будет хотеться курить. Желание возрастает. 

И где бы я ни находился, я курю постоянно, то есть если я работаю, если я общаюсь… и одышки у меня нет, и пятен в лёгких нету, хотя я без мундштука, и трубку, и по две пачки в день. Я не боюсь. Я вообще смерти не боюсь. Курю «Беломор», потому что «Беломор» – это выкурить одну сигарету и успокоиться, а эти (показывает на «Премьер») – лёгкие.