| Главная » Статьи » СТОИТ ВСПОМНИТЬ » ВНЕ ВРЕМЕНИ |
|
ВСТРЕЧИ С АНДРОНИКОВЫМ (часть 1)
Вместо вступления
Шестидесятые годы ХХ века. Время «оттепели». Это было время ливневых, озоновых,
освежающих дождей, новой атмосферы, воздуха, которым можно было свободно
дышать. Время приносило новое ощущение
свободы, творчества, самореализации. На книжном рынке неистовствовал
настоящий бум. Такого издательского изобилия еще не было в советской
истории! На прилавках появились
поэтические сборники Ахматовой («Бег
времени»), «Избранное» Цветаевой,
один за другим выходили тома собраний сочинений не только общепризнанных и благословенных официальной идеологией
Маяковского, Горького и Шолохова (в школе из советских авторов изучали
фактически только их), но и Блока, Бунина,
Грина, Паустовского, Ильфа и Петрова, Пришвина, Мопассана, Джека
Лондона, Бальзака, Голсуорси, а для юношества – Майн Рида, Вальтер Скотта,
Конан Дойла – перечислять можно еще
долго. В серии «Библиотека поэта» был
издан том Пастернака с предисловием Андрея Синявского, а затем и том Цветаевой.
Издавали Бабеля, Олешу, Булгакова, Зощенко, Бальмонта, Кафку, Дюрренматта,
Теннесси Уильямса, Жана Ануя. В середине
60-х – как раз на границе 1966-67 гг. на
страницах журнала «Москва» возник философский и мистический роман «Мастер и
Маргарита», следом «Новый мир» напечатал «Театральный роман». Академик Дмитрий Лихачев собирал
огромные залы, увлекая слушателей открытиями в области древней русской
литературы. Вечера Лихачева на Центральном телевидении становились событиями. В
поэзии была «пора эстрады», и тысячные
аудитории наполняли стадионы не для футбола, а
для того, чтобы услышать новые стихи!
Это время стало временем расцвета пушкинистики и лермонтовской школы в нашей стране. И этот расцвет нес в себе приметы «оттепели» - былое «единогласие»уходило в прошлое, возможными стали столкновения различных мнений, концепций, интерпретаций, истолкован У всех на устах были имена выдающихся
лермонтоведов – Ираклия Андроникова с его устными выступлениями и триумфом книг
о Лермонтове («Я хочу рассказать Вам…»,
«Лермонтов. Исследования и находки», «Рассказы литературоведа»,
«Лермонтов в Грузии в 1837 году»),
Виктора Андрониковича Мануйлова и его книг о Лермонтове и «Герое нашего времени», легендарного Мануйлова, ставшего
руководителем и главным редактором уникального издания – «Лермонтовской
энциклопедии», возглавившего работу
Сектора по изучению творчества М. Ю. Лермонтова (как и работу постоянного лермонтовского семинара) в ИРЛИ, Эммы Герштейн с ее необычной для
советского менталитета книгой «Судьба Лермонтова». В Ленинграде, в ИРЛИ
(Институте Русской Литературы АН СССР) трудились Вадим Эразмович Вацуро и Камил Нерсесович Григорьян. В Москве 60-х годов лермонтовским
центром стал филологический факультет
МГУ -
и Владимир Николаевич Турбин с его семинарами и путешествиями по
лермонтовской Москве со студентами и аспирантами. Турбин был одержимым
человеком и одержимым ученым. Он буквально
горел Лермонтовым! Лермонтовские конференции под его руководством
проводились ежегодно. Для полноты картины нужно добавить, как на филфаке МГУ в одну из аудиторий битком набивались
студенты разных факультетов на пушкинские
штудии - лекции профессора Сергея Михайловича Бонди,
живого классика в литературоведении тех наших дней, знатока русской
литературы XIX века, музыки и театра. Оживали, расцветали, реставрировались
легендарные музеи-усадьбы великих русских писателей и поэтов – Михайловское и
Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново и Карабиха, Тарханы и Шахматово. В науке - и не только о Лермонтове - событием стало прежде невозможное - появление на страницах (одного и того же
сборника) посвященного, например, роману Лермонтова, концептуально противоположных работ. Ожесточеннейшие дискуссии вызвали
статьи - «Герой нашего времени» как
реалистический роман» В.А. Мануйлова и «Роман Лермонтова "Герой нашего
времени” - вершина русской романтической
прозы» К. Н. Григорьяна (в ту пору
возглавлявшего ИРЛИ). Обе стороны принципиально отстаивали собственную точку
зрения и исключали возможность синтеза романтизма и реализма. Литературоведение
почти уже приготовилось к отказу от привычных векторов, рьяно обсуждался в
дискуссиях «реализм без берегов» Роже Гароди, но в высших эшелонах быстро дали
необходимую «отмашку», подвергнув Гароди истребительной критике. Идеологической
доминантой оставался «социалистический реализм». Помню, как я поразилась
попавшейся мне на глаза фразе Ильи Сельвинского, сказанной им в одной из статей 30-х годов, когда вводили термин «соцреализм»:
«Слово «социалистический» при слове «реализм»
- как красный комиссар при
командире-военспеце». Разнообразные «-измы»
- акмеизм, футуризм, конструктивизм, имажинизм, авангардизм и проч.
- твердокаменное литературоведение
по-прежнему квалифицировало как враждебные вылазки. Увлечение романтизмом художникам всех рангов
в их биографиях милостиво прощали, ибо
дальнейший их путь мог только прямым – к реализму! Футуриста Маяковского снисходительно
позволяли любить и принимать, ведь его «желтая кофта» в глазах социалистической
эстетики была протестной красной (не
тряпкой!), революционной прокламацией против монархии. Метод романтизма, в лучшем случае,
удостаивался скептического снисхождения. В школьных учебниках русские
классики (зарубежных в программах не существовало) шли дружной прямой дорогой к
реализму, преодолевая редкие «досадные
заблуждения». Правда, появились сторонники теорий синтеза романтизма и
реализма – среди них были В.Маркович, У. Фохт, Г. Фридлендер, М. Уманская
(руководившая кафедрой литературы в ЯГПИ имени К.Д. Ушинского в Ярославле). Прошло совсем немного времени, и, наконец, понимание
движения и развития Лермонтова по
линейной прямой – от романтизма к реализму, как любят объяснять эволюцию многих
художников до сей поры школьные учителя,
было отброшено и признано неверным! Среди кумиров моей юности было два великих имени – Лермонтов
и Рембрандт. «Из пламя и света рожденное слово» Лермонтова - и знаменитый
рембрандтовский свет, рождающийся из тайного пламени сердца, свет, побеждающий
хаос и тьму. Эта метафизика света,
которую великий Павел Флоренский назвал склублением светоносного вещества,
первосветом, самосвечением первичной тьмы...- и есть то, что объединяет
Лермонтова и Рембрандта. «Лермонтов и Рембрандт» - такова была тема
моей дипломной работы в Ярославском государственном педагогическом институте. Моим
научным руководителем стала Маргарита Михайловна Уманская, заведующая кафедрой
русской литературы. Маргарита Михайловна
Уманская принадлежала к школе выдающегося литературоведа ленинградской школы Александра
Павловича Скафтымова, исследования которого были посвящены русской
классике. Ее докторская диссертация была
посвящена Лермонтову и проблемам романтизма. Мои юношеские, студенческие годы, начальная преподавательская пора в педагогическом институте счастливо прошли под знаком и звездой Лермонтова. Мы знали наизусть не только «Мцыри» и «Демона», но и «Тамбовскую казначейшу», любили ранний роман Лермонтова «Вадим», «Сказку для детей», незавершенные «Княгиню Лиговскую» и «Штосс», увлекались его драмами и, конечно, «Маскарадом». Приближалось 150-летие
Михаила Юрьевича Лермонтова. В октябре 1964
года в Ярославле, в Волковском театре прошел общегородской торжественный
литературный лермонтовский вечер. Мне, тогда студентке, доверили настоящую
миссию – произнести слово о Лермонтове от молодого поколения, приветствовать
поэта из будущего! Помню, как я, трепеща от волнения, вышла на сцену, как
обращалась к портрету Лермонтова («К нам Лермонтов сходит, презрев времена…») и
к зрительному залу.
«ПОД БРЕМЕНЕМ ПОЗНАНЬЯ
ИЛЬ СОМНЕНЬЯ…» «ПЕЧОРИН» НА ВОЛКОВСКОЙ
СЦЕНЕ В небесах
в ту пору было «торжественно и чудно», и, казалось, «сиянье голубое» окутывало
всю планету Земля. У нас в Ярославле, в Волковском театре в это время режиссер,
народный артист СССР Фирс Шишигин ставил своего пронзительного и глубинного
«Печорина», с размышлениями о судьбах грядущего и нынешнего поколения, с
трагическими проникновениями в историю России.
Шишигин наполнил весь спектакль мотивами и мелодиями лермонтовской
лирики.
«И чем
случайней, тем вернее Стихи слагаются навзрыд», - пронзал откровеньем
происхождения поэзии и творчества ранний Пастернак. Ему вторил юный Андрей
Вознесенский «Стихи не пишутся, случаются, как чувства или же закат. Душа –
слепая соучастница, не написал – случилось так». Стихи Лермонтова в спектакле «Печорин»
именно «случались» - они рождались как
будто исподволь, спонтанно, естественно, словно не могли не родиться, не вырваться из души. В самом начале спектакля
звучала лермонтовская «Дума» -
актер (Поэт и Автор) в луче света
с авансцены адресовал зрительному залу свои провидческие, пронзительные строки:
Печально я гляжу на наше поколенье! В пору
молодечества и задорного ощущения непомерных сил все это оглушало приговором,
казалось безутешным диагнозом! В лучшем случае, да, уважением к классике, размышлениями
Лермонтова о давно прошедших днях, о минувшем!
Но строки звучали - о дне сегодняшнем! Почему, думала
я тогда, на наше поколение, на юность нашу - нужно смотреть «печально», почему его
- наше грядущее, мое грядущее – будущее, вот оно, рядом – «пусто и
темно»?... – пусто иль темно?!… Стихотворение не зря называлось «Дума». Думу
приходилось «думать», разгадывать, пробираться в глубины. Откуда бремя познанья,
или сомненья? Казалось, все уже одолели, преодолели, победили! В чем же
еще можно было усомниться? В
государственном устройстве жизни? В
«последнем и решительном»?!.. И почему Мы – поколение сильных, огромных,
всемогущих, гордых людей, готовых
изменить и перекроить миры земные и Космос небесный, повторяющих и
утверждающих слово «гордый» на каждом шагу, не ведая еще никакого «ницшеанства»
(«Человек – это… звучит гордо!», «У советских собственная гордость!»
- и в горьковском и в маяковском, да и в
лермонтовском смыслах: «И с небом гордая вражда…») - почему мы должны состариться
в бездействии - под бременем страшного сомнения?.. «Мы были высоки, русоволосы... Вы в книгах прочитаете, как
миф...» - вспоминались строки поэта-фронтовика Николая Майорова. За нами стояла Великая Отечественная,
героическая, победоносная, горькая, суровая, трагическая, но счастливая... Мы
росли и впрямь гордыми…
А в
финале спектакля «Печорин» звучала горькая лермонтовская «Чаша жизни».
Мы пьем из чаши бытия
Когда же перед смертью с глаз
Тогда мы видим, что пуста
Дорогого стоила эта «чаша жизни», омытая слезами. Весь спектакль был пророческим предсказанием романтикам–шестидесятникам,
которым суждено было познать горькие сомненья, многим из них – бесцельно
растратить молодость и жизнь (об этом «Утиная охота» Вампилова) и состариться на чужом пиру жизни… Между тем, критики находили поводы для резких идеологических
обвинений Шишигина: «Круг в спектакле замкнут, из этого круга вырваться
Печорину не дано. И не потому ли, что на него падает тень трагической
обреченности, в спектакле так мало света и воздуха, на сцене часто полумрак,
нагнетаются темные тона и краски, дающие траурный, мрачный колорит
спектаклю?..» Да, траурный был
спектакль. И Печорин был беспафосный, каким и должен был быть, и презрительно
смотрел на «водяное общество», и смеялся над ним. Траурный был Печорин, трагический.
Пророческое «бремя познанья»
уже навалилось и на старших, и на более молодых тяжелым грузом
прозрений, открывшихся на ХХ съезде партии с его резолюциями «О культе личности
и его последствиях», и т.н. возвращением к «ленинским нормам жизни», оно возникало
в 1962 году - на страницах «Нового Мира»
с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына, проявлялось оно и в спектакле
«Печорин» на Волковской сцене. Ираклий Андроников в начале 60-х Ираклий Луарсабович приехал в Ярославль на спектакль
«Печорин» в Волковский театр по приглашению секретаря обкома КПСС Геннадия Павловича Лисова. В программе его
пребывания в нашем городе Лисов предусмотрел и выступления Андроникова с
устными рассказами. По своей
ментальности Лисов был явный шестидесятник, предельно демократичный,
приветливый, человечный. Он не был зациклен на партийных догмах. Широко и
разносторонне образованный человек, он являл собой человека подлинной высокой
культуры. Трепетно относился к древней истории Ярославля, помогал музеям и
библиотекам, способствовал охране памятников культуры. Бывал на всех
театральных премьерах, симфонических концертах, заинтересованно обсуждал
спектакли, ему принадлежала инициатива приглашения на философский спектакль «Человек
и глобус» (о Курчатове) ученых из Института атомной энергии, а на премьеру спектакля «Федор Волков» в
Москве – только что прилетевшую из космоса Валентину Терешкову. Приглашение на
спектакль "Печорин" Ираклия Андроникова обещало стать настоящим
событием.
Событием стали «Устные
рассказы» Андроникова. О них расскажут
страницы моего юношеского дневника, стиль которого сохранен полностью (с
некоторыми редкими комментариями)..... Продолжение следует Copyright PostKlau © 2014 | |
| Просмотров: 1759 | Комментарии: 4 | | |
| Всего комментариев: 1 | |
|
| |
