Маргарита Ваняшова

       Загадка трудов и дней доктора Курочкина(II)

               (писателя, театрала и краеведа)

Нашелся барон Дризен! Значит, он, поклонник театра и таланта Стрепетовой позднее написал книжечку о Ермоловой! Но... каково же было мое удивление, когда я стала устанавливать его возраст. По энциклопедическим данным и всем моим разысканьям выходило, что встреча Дризена со Стрепетовой произошла тогда, когда барону Дризену, автору книжечки о Ермоловой, было от силы 4 года!..

Между тем, о Николае Васильевиче Дризене писали, что он «настоящий фанатик театрального искусства», «приобрел солидную известность своими трудами по истории русского театра (в частности, много писал об эпохе Федора Григорьевича Волкова), что ему принадлежали попытки реконструировать старинный театр, литургическую драму, средневековые мистерии и испанские трагедии, что он был человек необыкновенной энергии, исключительных организаторских способностей.

Это противоречие разрешилось лишь тогда, когда в Ярославском архиве я обнаружила следы некоего барона Дризена, штаб-ротмистра кавалерийского полка, расквартированного в Ярославле в 1866 году, — его звали Василий Федорович Дризен. Следовательно, отцом барона Николая Васильевича был страстный театрал и штаб-ротмистр, служивший в Ярославле, барон Василий Федорович! Угадавший и открывший Стрепетову!

Это он, отец будущего театрального критика, писателя,  драматического цензора, автора многих книг о театре, подарит Стрепетовой от имени всей ярославской общественности обручальное золотое кольцо и обручит ее со сценой. Здесь, в Ярославле... И Ярославлю будет многим обязан его сын, театрал Николай Васильевич, который в благодарность судьбе посвятит жизнь театру и в число своих разысканий и исследований включит очерки о Федоре Григорьевиче Волкове и театре ярославской поры середины  ХУШ века!

Каким-то образом, невидимыми нитями судьбы они были переплетены и сведены — все! — в единую компанию... Мария Николаевна Ермолова, отец и сын Дризены, Курочкин, писавший на полях книги Дризена, Чудинова, изучавшая Ермолову по Курочкину и Дризену... Еще раз подтверждалось, что мир необычайно тесен. Как странно потом это все откликалось, отзывалось, перекликалось!  Сама театральная история аукалась, играла в прятки, смеялась, волновала и звала к размышлениям...

История эта, как и полагалось, завершилась в 2000 году, когда из очередного архивного далека я извлекла на свет Божий благодарственное письмо Александры Дмитриевны Чудиновой Георгию Ивановичу Курочкину. Она благодарила его за книгу о Ермоловой[1].

«Спасибо, огромное спасибо за Ваш подарок – книжечку от М. Н. Ермоловой Вам и о ней.

О, как я тронута!  Вашим вниманием и отношением человека с хорошим сердцем. Прочла ее сразу же, я этой книги не встречала ни разу, Ваши комментарии к ней для меня очень драгоценны...

Когда я читаю, что в уборной Марии Николаевны Ермоловой ожидали с трепетом, как Вы пишете, «Сашенька» Яблочкина, «Дунечка» Турчанинова и др., то у меня слезы на глазах появляются, охватывает трепет оттого, что я только представлю все это…»

Он посещал все премьеры с ее участием. Она приглашала его при случае заглянуть к ним с Григорием Семеновичем домой, почаевничать, побеседовать... Указывала адрес. Но переписка продолжалась...

«Спасибо, спасибо, уважаемый Георгий Иванович, не только за наследие, а за все письма, которые я от Вас получила. Да, Вы правы, жизнь так однообразна, что рад всякому разнообразию – это относится к вечеру творческому последнему. Пусть даже он не совсем блещет настоящим мастерством, но.… Теперь так…

Ваши же письма, уважаемый Георгий Иванович, для меня – своего рода праздник, радость, я жду их и перечитываю помногу раз, чувствую в них искренность, знание, это хорошая критика, приятная, хотя, может, Вам, что-либо и не нравится в моем творчестве. Кроме того, они переносят меня в ту хорошую, может быть, и тернистую, но настоящую творческую жизнь актера».

                                        Александра Дмитриевна Чудинова в роли Анны Карениной

И Курочкин, и Чудинова жили на одной и той же Советской улице, не столь далеко друг от друга. В 1945 году, когда он подарил ей книгу о Ермоловой, она была молода, в полном расцвете своего дарования, играла Беатриче в шекспировской комедии «Много шуму из ничего...»  И Курочкин еще не был стар. Чувства, их связывавшие, были исполнены высокого благородства. Как надо было полюбить сценические создания Чудиновой, чтобы послать в дар любимой актрисе Волковского театра самую драгоценную для него книгу! Курочкин находил в даровании Чудиновой черты таланта Ермоловой. Чудинова отвечала своему доброжелательному критику и зрителю взволнованными письмами – с Советской улицы на Советскую. К телефону прибегнуть ни он, ни она не решались.

                                          СЮЖЕТ ТРЕТИЙ.

                                    "МАЛЬЧИКИ ДА ДЕВОЧКИ".

                                         ДОКТОР КУРОЧКИН И ДОКТОР ЖИВАГО

Георгий Иванович Курочкин любил перечитывать Блока. Стихотворения Блока возвращали его в прежнюю жизнь, в его детство, в Рождество и  Вербное Воскресенье.

Одним из самых его любимых стихотворений было "Вербочки". В своей «Хронике рода Курочкиных» Георгий Иванович цитирует это стихотворение, начинающееся известными строчками: «Мальчики да девочки...» 

Мальчики да девочки

Свечечки да вербочки

Понесли домой.

Огонечки теплятся,

Прохожие крестятся,

                   И пахнет весной.

Ветерок удаленький,

Дождик, дождик маленький,

Не задуй огня!

В Воскресенье Вербное

Завтра встану первая

Для святого дня.

1-10 февраля 1906.

Это стихотворение, написанное Блоком в свое время для детского журнала, знают далеко не все ценители и почитатели пота. Но с ним связано многое в истории нашей культуры. Мало кому известно, что Борис Пастернак назвал вначале свой будущий роман «Доктор Живаго» вполне безыскусно - «Мальчики и девочки». И мало кто может сегодня расшифровать это простенькое стихотворение. В крошечных трехстишиях передана прозрачная атмосфера ранней весны, праздника Вербного Воскресенья. Детская считалка-присказка, а рядом «огонечки», свечечки», «вербочки»,  все уменьшительно-ласкательное, и — парадокс! – никакого сюсюканья!  Почему «дождик маленький» и «ветерок удаленький» могут погасить «огонечки»? Курочкин знал, как стремительно уходят от нас подробности времени и его переживаний... Читая «Доктора Живаго», помнишь один из самых поэтических образов романа – свечу.

Недавно, - в который раз! - перечитав «Доктора Живаго»,  на фоне раскрытых записок Курочкина, я уловила потаенный до поры образный смысл, который  предполагал дать Пастернак как откровение Вербного Воскресения...

                                                                                      Доктор Курочкин

Но откроем записки Курочкина:

«В субботу, в память этого события за всенощной святили вербу. Только на этом дереве в это раннее время весны распускались почки. Всем молящимся священник раздавал темно-красные веточки с серенькими пушистыми барашками; и все держали их в руках вместе с зажженной свечой. Лица были ярко освещены, и все богослужение, сопровождаемое стройным пением хора; - было очень красиво.  После всенощной многие старались донести горящую свечу до дому. Вся прелесть Вербного Воскресения была в том, что это был первый весенний праздник. Это радостное чувство прекрасно выразил в своем стихотворении наш поэт Александр Блок. Вот оно:

Мальчики да девочки

Свечечки да вербочки

Понесли домой...

...Не все мои друзья-приятели были проникнуты этим чувством. Во-первых, надо было похлестать друг друга вербой, приговаривая: «Верба – хлест – бьет до слез», а во-вторых, подкрасться сзади и задуть свечу.

И, если мне удавалось донести огонек до дому, бабушка зажигала одну из лампад у образа, и около него же ставила вербу». Потом эти вербные прутики доставали в Егорьев день, вербой легонько погоняли корову со двора на водосвятный молебен перед выгоном.

У Пастернака («На Вербной»):

Чахнет снег и болен малокровьем

В веточках бессильно синих жил.

Но дымится жизнь в хлеву коровьем

И здоровьем пышут зубья вил...

После комментария Георгия Ивановича Курочкина название романа в его первом варианте стало приобретать все больший и больший смысл.

«Мальчики да девочки...» Все дело было в том, чтобы не дать задуть теплящийся огонек, донести огонек до родного дома, сохранить в душе, как и в доме, Божественный свет. «Не все друзья-приятели были проникнуты этим чувством...» - с грустью сожаления произносит Курочкин, улыбаясь детским шалостям и проказам. Но земное и небесное здесь сплавлены... В Курочкине это чувство было заложено с малых лет, и оно было священным, как пламя свечи и веточек вербы, освященных в церкви.

Пастернака волновали блоковские строки, он не был равнодушен к необычному ритму, к светлой музыке и кажущейся небывалой простоте блоковского стиха. Пламя свечи в романе Пастернака герой видит сквозь метельное окно, затем, озаренный этим пламенем, в сознании героя возникает Блок – это «явление Рождества». Доктору Живаго не суждено будет сберечь свою свечу в метельном ветре революции, ветер задувает огонь его души, его жизни... А начиналось все с мальчиков да девочек, которые трепетно несли свечки домой, берегли свои огонечки... Пастернак оставил пространство Вербного Воскресенья и развития его мотивов читателю.

На первой странице своей рукописи «О таланте писателя» Курочкин  надписывает:

Дорогой Борис Леонидович! Так как мне приходится искать читателей своих «трудов» поодиночке, то вот я и избрал для того Вас! На досуге – прочтите!

Г. Курочкин. 1954, 3/ХП.

Можно догадаться, почему обращение к Пастернаку связано с этой датой. Весной 1954 года, как раз в канун Вербного Воскресенья, в журнале «Знамя» под заголовком «Стихи из романа» публикуются 12 стихотворений, это стихи из будущей «Тетради Юрия Живаго»!  Если рукопись до Пастернака дошла, ответ, конечно же, был. Возможно, устный. Нам ничего не известно об ответе Пастернака Курочкину. Неизвестно, отважился ли Курочкин вообще передать свою тетрадь Пастернаку. Сегодня это уже не столь это важно. Важно другое! Обостренным чутьем Курочкин угадал, что именно Пастернак — его читатель...  «Стихи из романа» откликнулись в его душе и стали его стихами. Именно Пастернак — явился ему как поэт, художник его круга, его идей, интересов...

Доктор Курочкин многими своими чертами похож на доктора Живаго. Это может показаться простым совпадением, и все-таки стоит предположить, что, возможно, через Василия Ивановича Качалова, или профессора Сергея Николаевича Дурылина, через театральных людей, близких как Пастернаку, так и Курочкину, рукопись «Быта и нравов Норского посада» попала к поэту в конце сороковых, и вполне вероятно, некий отпечаток в памяти поэта оставила...

Когда забрезжил в сознании Пастернака первый вариант названия романа? В 1946/47 гг. Кажется, что Курочкин и Пастернак одновременно перечитывают Блока, одновременно, спустя десятилетия повторяют в упоении одни и те же дорогие сердцу строки...

«Мальчики да девочки» Блока позже уйдут в подтекст романа. И уже не Вербное Воскресенье станет ведущим образным мотивом «Доктора Живаго», а Рождество и Светлое Христово Воскресенье. «Блок для меня — явление Рождества», -  скажет Пастернак.

В своей книге «Быт и нравы на моей родине в Норском посаде» Курочкин воскрешает цикл христианских праздников, ведя отсчет календарного и всемирного времени от Рождества Христова. Пастернак ведет родословную своего «Доктора Живаго» тоже от Рождества (глава «Елка у Свентицких» в первой части), проводит героя через Страсти Христовы, через Гефсиманский сад...

Они перекликаются во времени - доктор Курочкин и доктор Живаго. Они – ровесники. Их общий кумир  — Блок. Они оба освещены светом Рождества, светом любимых строк Блока, благословенных баснословных лет, молитвенной лазурью и золотом Спаса.

Егор Курочкин и Юрий Живаго переживают явление Рождества особенно трепетно.