|
История куропатки
В раннем детстве у моего прадеда Саида была куропатка. Да, да, обыкновенная живая куропатка, за которой он трепетно ухаживал: чистил клетку, кормил и вовремя менял для неё воду.
Но так случилось, что однажды она "умудрилась" вырваться на волю и улетела: то ли дверцу забыли закрыть в клетке,  то ли ещё по какой причине. 6 - 7-летний мальчик, коим являлся на тот момент мой прадед, этот факт воспринял как настоящую трагедию. Горе ребенка было безутешным.
В 70-х годах XIX столетия отец ребенка (мой прапрадед Юсуф) купил дом и для росписи главной залы нанял мастеров по живописи и миниатюре, которые принялись расписывать стены и ниши со сталактидами из алебастра, выполненных искуссными мастерами-строителями, согласно канонам и требованиям своего времени. Прадед Саид помогал мастерам по мере сил своих, - он держал баночки с разведенными красками и, по требованию мастеров, подавал и менял их. При этом он продолжал плакать и сокрушаться о своей невоспонимой потере. Тогда один из мастеров, желая хоть как-то утешить мальчика, сказал ему:"Не надо плакать. Хочешь, я сейчас-же верну твою любимицу в дом?" и в ту же минуту принялся писать изображение куропатки, которую разместил вверху центральной ниши. А чуть позже, для уравнения композиции, пририсовал справа и ласточку.
С того времени прошло почти полтора столетия. Прадеда моего давно уже нет на этом свете, а куропатка всё также красуется на прежнем месте, навевая трогательную и немножко грустную историю относительно недавнего прошлого.
История невесток
Если первая история умиляет своей трогательной наивностью, то вторая заставляет нашего читателя в некотором роде пересмотреть свои стереотипы, касающиеся Востока и восточной женщины в частности.
Достоверно известно, что у прадеда Саида было четверо детей: трое сыновей и одна дочь Адолат, которая умерла молодой в возрасте 27 лет. Имена сыновей также начинались на букву "А". Старшего звали қори-Ахмад, среднего - қори-Ахад и младшего - просто Абдулло-маҳсум. Приставка "қори" означала, что обладатель сей приставки в совершенстве владеет кораном и, естественно, знает его наизусть. Можно себе представить, как высоко чтили в такой семье моральные и нравственные ценности ислама. В описываемый период все трое сыновей были уже женаты и, следовательно, у прадеда было трое невесток. Если старшая из них была уже, что называется, с опытом: знала все тонкости этикета, правила ведения домашнего хозяйства и вообще вела себя сдержанно, то младшие невестки считали, по-видимому, что ещё можно позволить себе кое-какие шалости и некоторую вольность в своих поступках. Особенно ярко эти качества были выражены в характере самой младшей невестки, то есть моей бабушки. Благо родом она была горной таджичкой (кỳистони) и, вероятнее всего, кровь вольнолюбивых горцев никогда не остывала в её венах.
Среди многочисленных ремёсел, коими в совершенстве владел мой прадед Саид, следует упомянуть ещё одно - виноделие. В верхней части дома (боло-и-хона) хранились многочисленные глиняные кувшины (хум) с приготовленным вином (май) и различными напитками (шарбат).
Однажды, когда прадед, по обыкновению, в очередной раз молился в квартальной мечети "Дўст-җуроғоси", что находилась прямо напротив дверей дома, до его слуха донеслись крики невестки (моей бабушки). Надо ли объяснять, что такой проступок по всем нормам шариата и правилам мусульманского общежития мог расцениваться только как неслыханная дерзость и чуть-ли не вызов обществу. Не говоря о том, что честь семьи была крепко подорвана. Поэтому прадеду пришлось прервать молитву и срочно возвратиться домой, дабы выяснить причину случившегося.
Оказалось, что обе младшие невестки прадеда, пробравшись в верхнюю часть дома и, перепробовав по глотку из каждого кувшина, прилично захмелели. Самую младшую невестку так захватил кураж, что она стала бить ладошками в стены дома и, притоптывая и смеясь, кричать:"Дузд даромад, ду-узд!!"("Воры зашли, во-оры!!")
За эту провинность прадед наказал невестку по всей строгости: он запретил ей выходить из своей комнаты и на неделю запретил носить ей обед.Тем не менее, средняя невестка из жалости и солидарности, тайком от домашних, потихоньку носила "передачки" моей бабушке.
АБДУЛЛО
Как это ни странным может показаться со стороны, но о дедушке своем я знаю меньше, чем о прадеде.  И это несмотря на то, что я его хорошо помню, ведь когда он умер мне было уже почти 10 лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, у которого улыбка почти не сходила с лица. И если он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто вздрагивающие плечи и колыхающийся живот выдавали его в тот момент. Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно он случайно попал в этот мир и удивляется тому, как копошаться вокруг него люди, озабоченные и с серьезным видом обсуждающие свои ежедневные проблемы, о которых совершенно и не стоит говорить. Даже, когда после смерти прадеда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил:"А кому это надо? Здесь и так меня каждый человек в округе знает". И был прав, поскольку "слава" за ним была прикреплена, как за чудоковатым и несколько станнноватым типом.
К примеру, он мог обильно накрасив сурьмой глаза, и сев на суфу рядом с домом, "строить" глазки проходившим по улице ошарашенным женщинам, которые не знали - как на это следует реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он "вдруг" резко вскакивал с возгласом:"Ё Рабби!" (О Господи!). Происходило это именно в тот момент, когда мимо него проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных "жертв" были самыми различными, но все они обходились без "скорой помощи". Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались взрывом негодования и осуждения со стороны бабушки и с неменьшим взрывом хохота со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник сидел низко потупив голову, с чувством вины и казалось каялся и плакал. И только присмотревшись поближе можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с увереностью заключить, что то были не слезы расскаяния.
Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец).Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был...его отец. Вернее, упоминание об отце. Но проходил этот номер только после двух-трех стопок, распитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая находилась недалеко от дедушкиного дома и поэтому обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив предварительно плов и поставив заранее водку в морозильник. И вот, после двух-трех стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в "нужное русло", вспоминая о том, "каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка" и т.д. и т.п. Дедушка в таких случаях не заставлял себя ждать: слезы искреннего раскаяния текли по щекам 65-летнего старика и их нельзя было остановить. При этом, дедушка сидел совершенно точно так же, как давеча, когда его ругали, и точно также сотрясалось его тело, и точно также "ходил" его живот, но при всем этом разница была очевидна: перед вами сидел глубоко скорбящий по своему отцу человек, несчастный и чересчур остро осознающий свою вину перед родителем. Всем взрослым вокруг почему-то делалось смешно и весело. Отца это забавляло и он смеялся со всеми. И только мы - маленькие дети - разделяя дедушкино горе и желая хоть как-то помочь ему, умоляли нашего отца замолчать. В конце этого спектакля дедушка незаметно для себя и окружающих тоже переходил на смех, что делало финал веселым и оптимистичным.
Удивительное дело! Но это же самое "оружие" потом так же исправно работало и против самого нашего отца, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а "заправлял" всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит сила классики!
Прошло уже более четверти века с тех пор, когда дедушки не стало, но я, почему-то, до сих пор хорошо и отчетливо в деталях помню тот день - 11 марта 1967 года. Меня разбудили очень рано, было еще темно. Отец с мамой о чем-то тревожно перешептывывались, собирая в узел какие-то вещи. Какая-то тяжелая и мрачная атмосфера царила в доме и на душе мне было неприятно. Потом, уже в дедушкином доме, я помню множество знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами. Помню женщин в белых платьях с белыми же косынками (традиционный траурный цвет), стоящих и причитающих в отведенной для них части дома. Помню, как я со страхом подошел к окну, за которым лежал завернутый в саван мой дед. А ещё очень хорошо помню, как бабушка подойдя ко мне, всё говорила:"Плачь, твоего дедушки больше не стало. Плачь, ну почему же ты не плачешь?" Мне было стыдно, что в такой день я не плачу вместе со всеми, но я ничего не мог с собой поделать. В горле стоял какой-то большой ком и мешал мне плакать. И ещё один фрагмент стоит перед глазами: когда дедушку опускали в могилу, отец, вытирая платком слезы, как-то сосредоточенно смотрел, словно отмечая для себя - правильно ли кладут могильщики тело деда и удобно ли будет последнему там лежать.
БАХШИЛЛО
 Мой отец поровну поделил свою жизнь между собственной семьей и не менее родной его сердцу редакцией "Бухоро хакикати" ("Бухарская правда"), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.
Назвать его высококласным профессиональным репортером или талантливым журналистом я бы, все-же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок - члена союза журналистов СССР, которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил "делать" газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную верстку, не пройдя отцовской правки.
Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое "главнокомандующий", с опущенной буковой "л" и другие); важна была даже не только и не столько сама цензура (ибо, этой адской машине в "брежневские" времена не могло ничто существенно противостоять); не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на "главную", как быть, если главных новостей сразу несколько и т.д. и т.п. А поскольку, "мышинная возня" в Кремле никогда не затихала, то и угадать - как правильно "расположить фигуры" - было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество - возложить на свои плечи серьезную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.
Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и четко отлаженный механизм советской бюрократической махины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.
Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утвержденному сверху сценарию: Москва отсылала "правильный текст" в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая - "правильно ли я поступил, или нет".
Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту "русскую рулетку". Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. А он, порою, гордился, что обошел республиканскую газету "Правда Востока", которая ждала разъяснений из Москвы.
Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все-же, были в курсе насчет одной - единственной - его "слабости" - папа не прочь был расслабиться после тяжелого трудового дня и потому, улучшив момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали "столичной" или же коньяком. А потом, изрядно захмелевшего, провожали до дому, который тоже находился в двух шагах от редакции.
Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога вступала на территорию нашего двора, как мы - я или брат - со всех ног мчались уже "на перехват", поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, (вынуждая соседей тактично закрывать свои окна) и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки у наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили последних, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, тащили его по-скорее домой. Отец ни в какую не хотел отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, "гости", прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, при которой воспитанному человеку следует в данном случае тактично отказаться, под всяческими предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что "завтра уж, непременно посетят столь гостеприимный дом".
Так как по гороскопу отец был "львом", то, едва переступив порог собственного порога, он оглашал его своим грозным рыком, напоминая домочадцам - кто в доме хозяин. Это одновременно и смешило и бесило домашних, прекрасно знавших мирный характер отца. Родные давно привыкли к подобным картинам, поскольку со стороны выглядело это совершенно беззлобно и - я бы даже сказал - уж слишком нарочито. Да и сам отец, в таких случаях, старался не смотреть в глаза своей "жертвы", поскольку в глубине души он жутко стестнялся своего состояния. Иногда, в короткие минуты отрезвления, видя, что это нас только забавит, он и сам широко и довольно улыбался, однако, через короткое время чересчур большая доза алкоголя все-же заявляла о себе, вновь отбрасывая его в состояние опьянения, заставляя по-новой "отчебучить" этакое, от чего мы снова хватались за животы.
На утро же, насупив свои густые и мохнатые брови и старательно изобразив на лице хмурое выражение, он как можно скорее собирался на работу, стараясь ни на кого не смотреть (а уж тем более - говорить), чувствуя за собою вину за вчерашнее и явно терзаясь угрызениями совести.
Главный коридор, проходивший по центру здания редакции, строго делил "узбекскую" газету от "русской". Однако деление это было чисто условным, поскольку атмосфера в коллективе была очень демократичной, что, впрочем, всегда являлось одним из важных факторов, отличающих по-настоящему профессиональные и творческие издания от остальных. Коллеги его всегда уважали и ценили не только за его жертвенность и самоотдачу, которая у него была, что называется, в крови, но и за его шутки и остроты, байки и анекдоты (порою, довольно фривольного содержания), за любопытные истории и забавные курьезы, случающиеся в журналистской практике и которые, как правило, можно услышать только в редакционной "курилке". Одним словом, он жил и дышал своей работой, находясь среди таких же единомышленников, которые как и он беззаветно и преданно любили свое дело и не представляли себе иной профессии.
Когда же отцу доводилось бывать дома, мама незаметно старалась отключить розетку телефона. Впрочем, случилось подобное, по-моему, лишь однажды. Папа пришел в неописуемую ярость и очень грубо отчитал маму. Такие сцены были нетипичны для нашей семьи и потому, наверное, ярче остальных впечатались мне в душу.
По любому пустяку ответственный или дежурный редактор мог позвонить к нам домой, чтобы справиться у отца - как поступить в том или ином случае. И отец терпеливо все объяснял. Иногда звонок будил всю нашу семью в три часа ночи. В такие минуты отец вначале выяснял - какова ситуация и потом пытался выправить все по телефону. Не раз бывало, что он раздраженно швырял тяжелую черную трубку, одевался и, матерясь про себя, шел на работу.
Более всего, отец мне запомнился сидящим за столом и пишущим очередную передовицу, очерк или фельетон. Отсчитав несколько чистых листов формата А-4, он бережно укладывал их слева от себя и, положив перед собой первый чистый лист, долго смотрел на него, мучительно терзаясь мыслями. Наконец, он бросал ручку, вставал и начинал нервно ходить вокруг стола. В такие минуты я старался молчать, поскольку чувствовал, что там, в голове совершается какой-то неведомый мне, но важный мыслительный процесс, которому не следует мешать. Затем он также внезапно садился и начинал строчить. Рядом лежали толстые папки, в которые он иногда заглядывал для того, чтобы найти и сверить те или иные данные или цифры.
Порою, он радостно вскакивал с места и громко звал к себе маму, чтобы поделиться с ней своей неожиданной литературной находкой. Мама неизменно поддерживала и сдержанно хвалила даже тогда, когда не понимала - о чем идет речь. Папе этого вполне было достаточно. Найдя какую-нибудь удачную метафору или необычное обыгрывание слов, он радовался своей находке словно ребенок, целый день находясь в приподнятом настроении. И мы - его дети - радовались вместе с ним.
Справедливости ради, следует отметить, что в жизни отца бывали и периоды, когда он отчаянно и порою безрезультатно терзался муками, но уже не творческого, а совсем иного характера. Обычно, это было связано с предстоящими красными датами в советском календаре. И, если с 1 мая или 7 ноября было всё более-менее понятно, то с некоторыми другими - казалось бы, менее важными - отцу приходилось несладко. Не раз бывало, что он окончательно терял самообладание, бросал к черту ручку и в изнеможении опускался в кресло или на диван. И ведь, было отчего.
Об одной такой истории, связанной с приближением праздника, посвященного образованию СССР, полагаю, рассказать будет совсем нелишне. Это даже нельзя назвать историей, потому что подобная "головная боль", знакомая журналистам советских времен, неизменно наваливалась каждый год, аккурат под самый новый год, а точнее - 22 декабря.
Как известно, в 70-е года ХХ-го столетия противостояние двух мировых систем - капиталистического и социалистического - достигло своего наивысшего апогея. Каждая старалась доказать свое превосходство, опираясь для наглядности на достижения в различных областях жизни: начиная от бомб, ракет и космонавтики и кончая спортом и всеобщим возрастающим благосостоянием народа. Правда, если относительно объективности первых показателей мы ещё могли не сомневаться, то в отношении последнего нам оставалось лишь всецело доверяться своим же средствам массовой информации, поскольку для подавляющего населения Советского Союза - съездить, посмотреть и сравнить, как живут "они" и как существуем "мы" - было делом далеким от реальности. Одним из главных наших козырей, свидетельствующих о "неоспоримом" превосходстве социалистической системы над "гнилым западом", являлось то, что в государственном управлении страной у нас были задействованы практически все социальные слои общества, начиная от генерального секретаря и кончая самой обыкновенной дояркой. До такого уровня капиталистам, конечно-же, было далеко.
Теперь становится немного понятным - почему, все газетчики страны в ужасе хватались за голову, ибо прекрасно представляли себе - какой сложейший по сути кроссворд ждет их в предверии наступающего праздника...
Уже с самого утра папа ходил злой (что бывало с ним исключительно редко) и по всякому поводу раздражался.
- Ну неужели так трудно сосчитать до двадцати двух после того, как вода закипит, снять с плиты и поставить под холодную воду!?
Это замечание было адресовано маме, которая отменно готовя любые блюда, так и не научилась "правильно" варить яйцо всмятку. Оно постоянно выходило либо в "мешочек", либо вкрутую, а надо отметить, что это разные вещи! Наверное, на генном уровне некоторые вещи передаются по наследству, поскольку с годами я тоже стал ловить себя на мысли, что подобные "мелочи" порою ужасно расстраивают мужчину. Однако, в тот день я знал истинную причину папиного раздражения. Предстоял "пасьянс" с огромным количеством противоречивых данных, который в конце-концов обязан был сложиться в стройную и красивую картину "настоящего советского народовластия". Отцу не удалось "спихнуть" это дело на второго зама, да это было даже не в его характере: он никогда не старался заранее выгадать для себя что-либо полегче, а потому довольно часто самое нудное и противное занятие приходилось делать самому. Вот и сейчас, наскоро и молча позавтракав, он пошел в гостиную и, подойдя к столу, брезгливо уставился на толстую серую папку скоросшивателя. Деваться, однако, было некуда...
- Та-ак... - наконец смирившись, произнес отец, расскрыв папку и вытянув из него первый лист. В нем мелким почерком в колонку пестрели нескончаемые имена и фамилии предполагаемых героев трудового фронта - депутатов очередного съезда партии. Папа отложил этот лист на край стола и вытащил из недр папки другой, с рекомендациями. Бегло пройдясь по нему, он также отложил его в сторону, но уже чуть повыше и вновь стал знакомиться с третьим документом.
Через полчаса рабочий стол напоминал собою карточную поляну заядлого картежника: не хватало лишь зеленого сукна. Родитель удовлетворенно крякнул и глубоко затянулся сигаретой. Теперь предстояло самое главное. Высочайшее искусство заключалось в том, чтобы составить такой список, в котором народные избранники одинаково и равно представляли все районы области, все слои нашего демократического общества и при этом предстояло учесть требования к предполагаемым кандидатам, имея в виду социальное положение, пол, партийность (или наоборот - беспартийный) и т.д. и т .п. Словом, задачка выходила не из легких.
Когда через два часа я, вдоволь наигравшись со сверстниками в футбол, возвратился домой и вошел в гостинную, на отца невозможно было смотреть без сострадания. Он буквально рвал и метал по столу многочисленные бумажки, матеря последними словами партию и правительство, вместе со всеми членами Политбюро. Завидев меня, он несколько остыл и, упав в кресло, обреченно выдавил:
- Ну где я им найду непьющего слесаря, партийного да ещё и с канимехского района! В этих степях окромя чабанов и баранов, никогда и ничего не водилось.
- Можно, ведь, этот пункт пока пропустить и посмотреть другие кандидатуры. - попытался успокоить я отца.
- А-а...- безнадежно махнул он рукой, вставая с кресла и вновь садясь за стол. - Другие не лучше.
- Ну вот, например здесь, - папа ткнул пальцем в бумажку, лежащую слева внизу, - требуется: каракульский район, механизатор, беспартийный, примерный семьянин, передовик, мужчина. И где мне его, по-твоему, им достать?
Я быстро прошелся глазами по списку кандидатур каракульского района и вдруг, найдя требуемое, радостно показал отцу.
- Ага: умник выискался - досадливо поморщился отец, - ты глянь, что тут написано: "партийный", а мне нужен беспартийный.
- Так может его из партии исключить? - попытался неудачно я пошутить, но, взглянув на отца, тут же осекся.
- Слушай: иди и не мешай, - устало произнес он, - мне сейчас не до шуток.
Однако, оставить отца один на один с "загадками сфинкса" я не решился, а потому всего лишь немного отодвинулся от стола, продолжая изучать содержимое листов и пытаясь хоть как-то помочь родителю. Наконец, постепенно вникнув в "правила игры", я молча стал проверять один из вариантов, который по всем параметрам сходился с требуемым в "задачнике". Убедившись, что все расчеты верны, я набрался смелости и осторожно обратил внимание отца на мою находку. Отец нехотя отвлекся и бросив взгляд на предложенный мною вариант некоторое время молча стал сверять его с многочисленными бумажками, разбросанными словно карты по всему периметру стола. Наконец, легкая улыбка обозначилась на его лице и он, подняв на меня изумленные глаза, многозначительно изрек: "Да-а, похоже из тебя может выйти неплохой аппаратчик". Естесственно, я счел это за неслыханный комплимент и, уверенно пододвинув стул, сел поближе. Возражений со стороны отца не последовало.
Уже ближе к вечеру, когда со стороны кухни начали доходить до гостиной сводящие с ума запахи жареной баранины с луком и со специями, наша совместная работа автоматически стала близиться к завершающей стадии: отец набело переписал список с таким трудом подобранных кандидатур. Было видно, что он явно удовлетворен проделанной работой. Только в двух местах никак все не сходилось: в одном месте - профессия, в другом - нужен был коммунист, но в наличии имелся только беcпартийный
В холодилнике стыла водочка, а на стол мама раскладывала уже тарелки с закуской и салатом. Этого было вполне достаточно для того, чтобы отец не дрогнув рукой, одним росчерком пера "превратил" обыкновенную колхозницу в механизатора, а беспартийного "наградил" членским коммунистическим билетом.
- Ничего страшного, - пояснил он мне, - в первом случае, она обучится хотя бы машинному доению, а во втором - вынуждены будут сделать его членом. Иди, мой руки и марш за стол!
|
|
|