ВАЛЕРИЙ КУКЛИН(Германия)

ЕСЛИ ГДЕ-ТО НЕТ КОГО-ТО

 

ИЛИ

 

ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ, ПОХОЖАЯ НА СКАЗКУ

(Часть 4)

Часть 1  Часть 2 Часть 3

8

 

Поезд покачивался мерно, немузыкально тарабаня колесами по стыкам рельсов. В купе вместе со мной и Людмилкой ехала немолодая чета. Он - мужик лет пятидесяти пяти с аккуратно подстриженной лопатообразной русой бородой, с чуть побитой сединой, стриженной под полубокс головой, в хорошо проглаженной, чистой, но явно долго ношенной рубахе и в суконных, неуместных в летнее время штанах, заправленных в хорошо начищенные ваксой кирзовые сапоги. На пиджаке, повешенном на крючок, я заметил привинченный к лацкану Орден Красной Звезды. Она - его возраста, но кажется едва ли не старущенцией, с белым осанистым лицом и с просветленными, словно списанными с иконы, голубыми глазами, в белым платочке, аккуратно укутывающем голову, с узелочком под подбородком, в темно-синем, усыпанным белыми горошинами, молодящем ее платье с длинными рукавами - ни дать, ни взять, богомольная старушка-веселушка с какой-то из картин Нестерова. Возвращались они домой из Киева, где гостили две недели у старшего своего сына, уехавшего туда учиться в какой-то  институт, да так на Украине и оставшегося.

- Хорошее место вы выбрали, - солидно сказал мужик, узнав о том, на какой станции нам сходить. - Лучшего во всем мире не найдешь. Видел я ваш хваленый юг. Народу - тьма! Солнца на всех не хватает, в очередь, чтобы позагорать, стоят. И деревья там все ненашенские, нерусские. Нам бы, русским, березоньку белую да ель лохматую, а у них все: кипарисы да пальмы. Словно в Африке.

Жена его согласно кивала при этом, и поддакивала:

- И не говори… не по-нашему… Пальмы все да пальмы… И эти самые… не помню уж… Как пирамидки.

- Туи, - подсказал ей муж. И она согласилась:

- Во-во… туи и… эти… ивы.

Людка внаглую захохотала, показывая на российские ивы, мелькающие за окном вагона. Но старики назвали ту иву корьятником, а я, зная, что это - ива ушастая, не влезал в спор, слушал их разговор и думал: а не дурак ли я, что бросил все дела, приобрел совсем не нужную мне сейчас невесту, попер с ней вместе к черту на рога, где даже ива зовется корьятником? Зачем? Того лишь ради, чтобы удовлетворить глупое свое любопытство в деле, которое не касается меня ни в какой мере?

- А ваш муж отчего все молчит и молчит? - осторожно поинтересовалась женщина у Людмилки. - Горе какое? Или мы не нравимся - такие вот, лапотники?

Молчание мое и впрямь стало выглядеть неприличным, потому я сказал:

- Нравитесь.

- Вы не обижайтесь на него, - тут же влезла Людмилка. – Он у меня особенный. В иной день и слова не скажет. А за сегодня, пока собирались, пока со всеми провожались, он и вообще недельный план выполнил. Даже - поверите? - дважды напомнил, чтобы я документы дома не оставила.

- Блажь, стало быть, - поняла женщина по-своему. - Бывает… - и с этого момента повела себя так, словно меня и вовсе нет в купе. - Не пьет? - спросила Людмилаку. - А то, если у мужика не одна блажь, а две, то это - уже и не семья. А одна - у каждого имеется. 

- Что вы, - улыбнулась во все лицо Людмилка. - Он у меня водку на дух не переносит.

Мужчина огорченно крякнул и одарил меня не самым приятным из имеющихся у него в наличии взглядов.

- А вот мой грешен, - пожаловалась женщина. - Слышь-нет? - толкнула мужа в бок. - Любишь, говорю, выпить, Игнат?

Игнат еще раз крякнул, и вышел из купе.

- Перебрал он перед отъездом, - объяснилась женщина. - Перед сватьями неудобно получилось, перед невесткой. Вот я  и напоминаю, чтобы он… того. Поостерегся.

Дальше пошел совсем уж женский разговор, мне неинтересный, потому я тоже встал с сидения и вышел из купе в коридор. Встал рядом с Игнатом, стал смотреть на мелькающие мимо окон московские пригороды и пролески. Проехали как раз станцию «Строитель».  

- Чудны дела твои, Молчун, - тут же окрестил меня Игнат. - Вот и не видел тебя ни разу раньше, не разговаривал с тобой, а душу в тебе родную учуял. Хороший, думаю, ты человек. Хоть  и молчишь. Другие молчунов не любят, боятся, что молчуны таят внутри себя что-то нехорошее, злобное. А по мне молчуны даже приятней.

Что на такие слова можно сказать? Только отмолчаться…

- Худо будет тебе с этой Людмилой, - вдруг продолжил Игнат. - Мы с Анной вот уже тридцать шесть лет живем вместе, а душою все никак не свыкнемся до конца. Зловредной порой бывает баба - не приведи Господи! Хуже всего, привычка у нее новая появилась: сначала брякнет, а уж потом подумает. А как сообразит, что глупость сморозила, то сразу в слезы, а не сообразит - еще хуже разобидит.

- Пирожки! Горячие пирожки! - прокричал появившийся в нашем конце вагона молодой мужчина в белом переднике поверх синей железнодорожной формы и с корзиной в руках. - Кому горячие пирожки?

- Точно горячие? - спросил Игнат, когда парень подошел. - И свежие?

- Откуда свежие? - ответил тот. - Вчера отоваривались.

- А зачем врешь?

- Вдруг кто и поверит, - объяснил простодушный офеня советского разлива, и пошел дальше вдоль ряда дверей, продолжая кричать. - Пирожки! Горячие пирожки!

Мимо окон проплыл лесной лужок с копной сена на нем.

- Там, куда ты едешь, Молчун, - сказал вдруг Игнат, - человек пропал. Московский. Большая, говорят, шишка! Вот у такой копешки пропал. Только шляпу и нашли.

Что это? Предупреждение? Или просто к слову пришлось?

- Я тебе для того о том говорю, - продолжил Игнат, словно отвечая на мой незаданный вопрос, - чтобы ты осторожней там был. Места наши нетронутые, посконные, кое-кому странными и удивительными покажутся…  - подумал, что еще мне такого важного сказать, но решил иначе. - Пойдем в купе. Негоже баб надолго наедине оставлять. Не ровен час, лишнее друг другу сбрешут. Разбирайся потом. 

 

9 

Пустые бутылки из-под «Вермута» принимали только в обмен на бутылку водки, то есть стоящая три шестьдесят две горячительного равнялась тридцати одной пустой бутылке и гривеннику сдачи. Деньгами стеклотару в сельпо не отоваривали.

«Что ж, я из-за них теперь только водку пить должен? - удивился Выродок. - Для выполнения плана этим торгашам? А мой желудок водку не принимает»

Отошел от сельпо подальше, вывалил бутылки под деревом.

На душе полегчало. Но сердце тут же забило зябкой дрожью: чем время свободное от работы занять?

 

10 

Игнат с женой помогли нам с Людмилкой выгрузиться из поезда, хотя мы могли справиться с этим и сами. Попутчикам предстояло сойти на следующей станции, а тут - повод еще раз пригласить нас в гости:

- Наскучит здесь, поезжайте к нам, - наперебой говорили они, подавая из вагона мне в руки мой рюкзак и  Людмилкины чемодан с дорожной сумкой, плюс невесть откуда взявшуюся авоську с кругом украинской домашней колбасы, с салом и хлебом. - Ничего, у нас еще есть, - говорили они при этом. - Нас свояки загрузили. К тому ж мы - домой, а вам - на новом месте устраиваться. У нас - не Москва, в магазинах не закупишься, - и тут же опять о приглашении. - До нас тут недалеко. Каких-нибудь полста километров. Соседи, можно сказать.

- Обязательно заедем, - обещала безответственная Людмилка, успевшая за последние сутки чуть ли не влюбиться в Егорову жену Анну. - Мы вам предварительно телеграмму пришлем.

В ответ звучало:

- Какая у нас телеграмма? Выедите - и мы уж знаем! У нас тут все друг про друга всё знают.

Поезд, слава Богу, стоял на этой станции всего минуту, а то бы это прощание и выражение чувств затянулось до завтрашнего дня.

Женщины долго махали ладошками, крича неслышное друг другу сквозь лязг буферов и дребезжание вагонов, а мы с Игнатом молча смотрели на все это, понимая, что больше не увидимся. Потом сжали кулаки и поднесли к плечам, как в довоенные годы показывали наши отцы: «Рот фронт!» А также это знаки: «Но пассаран!» и «Венсеремос!» Когда-то мы с Андрюшкой ухаживали за дочерью одного испанского политэмигранта и прочитали много книг об Испании. А Игнат тот знак должен помнить по газетам и радио молодых своих лет.

- Все в индейцев играете? - не удержалась от колкости Людмилка. - Права все-таки тетя Аня: мужики навсегда пацанами остаются.

Осмотрелась, проверила цепким глазом, цел ли багаж, глянула на крохотное здание станции с зашедшим туда угрюмого вида человеком в темно-синей фуражке с красным околышем, после обнаружила широкую тропу, ведущую от платформы в сторону леса, спросила. - Нам туда или туда?

Я кивнул в сторону тропы.

  

11 

Огромным и многообразным предстал мир перед Выродком. Бесчисленное число вопросов всплыло в сознании его.

Но слов не хватало.

Захотелось выразить вслух переполнявшие его ощущения и мысли, высказаться, чтобы все вокруг почувствовали, как прекрасен этот мир!

Захотелось познать смысл бытия и понять закономерности его развития…

- Во, бля-а-а! – протянул он восторженно.

 

 «СТИРАЙ НЕМЕДЛЕННО!»

 

«Исправлять ошибки надо аккуратно. Не оставлять клякс»

Из нотаций учителей начальных классов

 

1 

- Ура! Моя взяла! Вышло по-моему!

- Ох, не к добру… Получилось что-то, конечно... да только по старинке надежнее.

- Но дольше.

- Пусть хоть и дольше. Зато крепче запомнится.

- Ну, не скажи. Помнишь Сервантеса? Ты его - шпагой, он тебя - пиастром.

- Зато его Дон-Кихот - это символ, а твой  Выродок…

- Это только начало. Выродок уже удивляется. Сам.

- Удивляться-то удивляется, да только не по-настоящему, а по пустякам…

- ПРЕКРАТИТЕ БОЛТАТЬ!

- Да, расшумелись что-то мы… Мыслим одинаково, а слова теребим разные.

- ХВАТИТ!

- Ох, уж эти мне пращуры!.. Все норовят свой гонор показать…

- Не обращай внимания. Что хочешь сотворить теперь?

- А если «ЗНАНИЯ»?

- Стой! Куда?!

 

2 

Мир стал познаваем и от знания этого страшен…

 

3 

- СТО-ОЙ!!!

- Немедленно уничтожь!

- Что уничтожить? Выродка?

- «ЗНАНИЯ»!

- Да вы что? Ведь у него всего лишь…

- Поздно… (пауза) Теперь смотри…

 

4 

Мир стал странен и необычен. Бессмысленным и непонятным стал факт существования всех вещей, предметов и самого мира… Бессмысленным показался Выродок и сам себе.

Попытался воспринять сущность свою - и возникло ощущение ужаса перед открывшейся перед ним бездной…

Прислоненный к стене дома велосипед… Кривой руль… И дырявая рама… И седло, потертое на местах, где…

Все это было понятно и представляло сущность назначения своего…

Но два круглых обода с резиновым верхом… два металлических обода… два колеса-а-а…

- А-А-А!!!

 

5

- Стирай! Немедленно стирай! Не мучай!

- Сейчас… Сейчас…

- СТИРАЙ!

Щелчок.

- А теперь…

- КОНЧЕНО.

- Как это? Почему?

- ОСТАЛИСЬ ХЛАМ И МУСОР.

- А где ж душа?

- Истерлась, истрепалась Исчезла, словом.

- Разве ж так бывает?

- Выходит, что бывает….

 

6 

Поселились мы «в домике Коровиных, что у околицы села». Так это место называли местные люди. Дом тот стоял без хозяев лет так пять - старики умерли, а молодые задолго до этого перебрались в Ленинград на заработки, да так и остались там. Потому, сказали нам сельчане:

- Хозяева будут даже рады, что вы поживете под их родительским кровом, не даст избе обветшать.

Оказался дом и вправду хорош, добротен, за сто пятьдесят лет существования своего лишь огруз, осел, стал похож на старорусские крепости с картин Васнецова и раннего Рериха. Внутри стояла печка, от нее шла дощатая перегородка, делящая трехоконный пятистенок на две половины: горницу и заднюю комнату. Вся утварь домашняя оказалась целой, все оставленное хозяевами оказалось на месте, вплоть до чугунной сковородки, забытой впопыхах на лавке. Только все это было покрыто пылью, словно серым инеем. Часть ее взвивалась при каждом нашем движении и зависала в воздухе, норовя попасть в глаза, в уши, в ноздри, отчего у нас с Людмилкой распухли носы от чихания. Нижний слой пыли, напротив, стал жирным, плотно прикипел к дереву, потому приходилось все в доме, вплоть до стен, скрести ножом и тереть мокрой тряпкой. Как выдержала эту пытку Людмилка, не знаю уж. Моей заслуги в уборке дома было меньше, ибо я все-таки выбегал на улицу за чистой водой и периодически выплескивал грязную за порушенный временем и непогодой плетень в неглубокую канаву, тянущуюся вдоль палисадников и улицы от самой церкви Николы Чудотворца, стоящей на бугру в одном конце села и до гущи  лопухов за нашим домом - крайним.

А потом внутренность нашего дома (а если нашего, то и первого) прямо-таки засветилась в отблесках вечерней зари, обе комнаты приобрели такой умиротворенный лубочный вид, что в глубине сердца моего заплескалось умиление.

- Доволен? - спросила сияющая Людмилка.

Я показал ей большой палец: еще как, мол!

- С присыпочкой, - добавила она, смеясь голосом-колокольчиком. И показала, как сыплет мне на палец щепоть соли. - Эх, ты! Не хотел меня брать с собой. Так бы и сидел в этой грязи. - Вдруг быстро поцеловала меня в губы и тотчас отскочила назад. 

Нежно так поцеловала, словно дыханием тронула. Но поцеловала…

Мне бы броситься к ней и схватить в охапку. А я оробел. Стал думать, что будь я здесь один, я бы не стал селиться в доме Коровиных. Поставил бы у ручья палатку, вырыл бы в стороне бочажок, печку бы малую сложил – так бы и прожил. Много ли надо человеку? В баньку бы по субботам люди добрые пустили бы, в сельмаге хлеба достаточно. Не иначе, как благодаря женщине, ее вечной неудовлетворенности и развивается человечество.

- Что хмуришься-то? - даже не обиделась на меня Людмилка. - Иди, вещи принеси.

Я вспомнил, что рюкзак мой и ее чемодан с сумкой остались за калиткой. Здесь ведь не воруют.

 Открыл дверь, прошел сквозь сени, толкнул дверь… и замер пораженный…

Продолжение  следует.........

Выпуск июль 2016

Copyright PostKlau © 2016