Журнал "PostKlau"

Маргарита Ваняшова

ВСТРЕЧИ С АНДРОНИКОВЫМ (часть 4)

часть 1   часть 2   часть 3

…– Ну-с, а теперь обедать! Прошу!..

Я оказалась в уютной кухне за большим обеденным столом. У стола хлопотала домработница,  Вивиана Абелевна светилась, как всегда. Пили чай, и чайный сервиз – немецкий, из ГДР – был точь-в-точь, как у нас дома! Совпали во вкусах Вивиана Абелевна и моя мамочка. Чайные пары были шести однотонных цветов. Красные, черные, желтые, фиолетовые, синие, зеленые чашки и блюдца. Особенность же была в том, что можно было свободно комбинировать цвета чашек и блюдец… Я и сейчас, наливая чай  в эти чашки, вспоминаю чаепитие у Андрониковых.

Две милых девушки сидели рядом. Нас познакомили. Это были, как я помню, юная Катя Андроникова и сестра Натальи Бессмертновой - Татьяна Бессмертнова, обе ученицы хореографического училища при Большом театре. Ираклий Луарсабович сидел у стены, над ним – на стене висел его портрет, написанный  явно не столь давно и явно авангардистом.

– Не узнаете кисть? – спросил, как-то особо улыбаясь, Андроников, испытующе глядя на меня. Но могла ли я предположить, кто его писал…

– Пабло Пикассо! – сказал Ираклий Луарсабович, гордо подбоченившись.

Еще бы! Не было у меня опыта узнавать Пикассо. Хотя многочасовую очередь в Музей изобразительных искусств на выставку работ Пикассо как раз в это ли, в прошлое ли лето – я отстояла! И помню тот шок, который испытывали посетители выставки.  Но я к тому времени уже прошла закалку Пушкинским музеем – импрессионисты захватили меня с головой! Тогда это все было внове, музей существовал всего несколько лет, прежде это был Музей подарков товарищу Сталину…  

Впервые придя в музей, я начала  с конца экспозиции,  с импрессионистов, ошибочно, ими экспозиция и кончалась –  Клод Моне, Альбер Марке, Поль Синьяк, Эдуард Мане, Эдгар Дега, Поль Сезанн, Огюст Ренуар, Тулуз-Лотрек,  Альфред Сислей, Поль Гоген, Ван Гог. После них я не могла смотреть других художников.   Правда, любила Тернера, барбизонцев, предвещавших импрессионизм.  И альбом Пикассо был у меня под рукой, на видном месте! Но Пикассо такой разнообразный!

Портрет  Андроникова работы Пикассо был удивителен. Ираклий Луарсабович, кажется, сказал, что Пикассо писал его на Кубе.

Я запомнила солнечный жар, бьющий током от этой картины -  фоном был южный пейзаж, написанный в резких контрастных плоскостях синего моря, желтого песка, пальм… И крупно –  узнаваемый Ираклий Луарсабович, добродушный, жизнелюбивый, с  той скрытой в нем мощной энергией, которая ощущалась всеми его спутниками и собеседниками.

Вскоре я получила приглашение из Пушкинского Дома (ИРЛИ АН СССР) от Виктора  Андрониковича Мануйлова выступить с докладом «Лермонтов и Рембрандт»  на заседании Лермонтовского сектора.  К этому времени – через несколько месяцев после визита к Андроникову - я окончила институт и была оставлена на кафедре  литературы.  В своем письме Мануйлов  гостеприимно предлагал остановиться у него на Четвертой Советской улице, где в его двухкомнатной квартире есть небольшая комната для гостей.  Мануйлов жил в огромной коммунальной квартире,  – где обитали, как минимум, пять или шесть семей!  Его квартиру я узнала в описании Светланы Аллилуевой – в ее книге «Только один год», где она рассказывала, как один ее ленинградский знакомый ( это и был Виктор Андроникович)  высоко оценил рукопись ее книги «Двадцать писем к другу»,  и попытался было предпринять попытки  опубликовать ее (!), но в те годы это  было невозможно.  По описанию Светланы Аллилуевой я узнала знакомый интерьер жилища Мануйлова в Ленинграде на 4-ой Советской улице.

«Это был страстный библиофил, завещавший свою огромную библиотеку одной сельской школе. Книгами была уставлена вся его комната в огромной коммунальной квартире, и так как у него не было больше места, он держал полки с книгами даже в обширной ванной, которой пользовалось несколько семей. Старый филолог и историк литературы, он собрал большую книгу о Максимилиане Волошине, которую никак не мог протолкнуть в издательство. У него я впервые прочла стихи Иосифа Бродского, еще не изданные в СССР. Много интересных книг было в его доме, в том числе биография Вячеслава Иванова, изданная в Оксфорде, присланная ему дочерью В. Иванова, с которой он состоял в переписке….»

                     Виктор Мануйлов. 1963

На стенах гостевой комнаты Мануйлова висели акварели Максимилиана Волошина. Вот их - я узнала! И Мануйлов принес мне машинопись огромного тома «Библиотеки поэта» - стихотворения Волошина, подготовленные к изданию. Том, отвергнутый издательством!  Я получила возможность всю ночь читать Волошина!

В большой комнате Мануйлова стоял рояль, при желании здесь можно было устраивать концерты вокальной музыки. Отдельный стеллаж, которым он особо гордился, был собранием книг по кулинарии.

– Что вы хотите на обед? – спрашивал утром Виктор Андроникович. – Рекомендую луковый суп! – и, видя на моем лице некую растерянно-вопросительную улыбку, ибо что может быть прозаичнее лукового супа, он не вскипал, но интеллигентно возражал: - Голубушка, вы не знаете всей прелести французского лукового супа! – и здесь начиналась вдохновенная и поэтическая лекция о философских глубинах луковых растений и супов из них…

На отдельном круглом столике стоял бюст самого Мануйлова. – Это меня вылепили студенты! Читайте подпись!  - под бюстом красовалась табличка: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один студент!»

Весь следующий день перед докладом я провела в Эрмитаже, в зале Рембрандта.

В вестибюле Пушкинского дома в день доклада я увидела объявление: «Лермонтовский сектор. Доцент М.Г. Ваняшова.  Лермонтов и Рембрандт».

- Виктор Андроникович! Но я ведь только ассистент!

- Тише, пожалуйста, - почти шепотом сказал Мануйлов, отводя меня в сторону. – У нас на секторе ниже доцента с докладами не выступают! Но вы… вполне…выглядите как доцент, а главное – работа, да-с…

 На этом заседании Лермонтовского сектора присутствовали все ведущие специалисты по творчеству Лермонтова (Григорьян, Вацуро)  и специально был приглашен Мануйловым самый главный рембрандтовед в стране, ведущий специалист по творчеству Рембрандта из Государственного Эрмитажа, известный искусствовед, профессор Владимир Францевич Левинсон-Лессинг!

 Доклад мой вызвал живой интерес, шло бурное обсуждение, в нем я говорила не только о приверженности Лермонтова к Рембрандту, но ставила проблему шире - о связи Лермонтова с западно-европейской школой живописи, о влиянии ее на русскую литературу, об оппозиции Рембрандт – Рубенс, Рембрандт – Рафаэль, о полотнах Караваджо, Эль Греко.  Ставила, среди прочих, вопрос о передатировке стихотворения Лермонтова «На картину Рембрандта»  с 1831 на 1834, где разница в последней цифре 1 и 4 была ничтожно мала, а в 1831 году Лермонтов не мог видеть полотно Рембрандта в галерее, так как приехал в Петербург только в 1832 году (это потом вошло в том «Лермонтовской Энциклопедии» под редакцией В.А. Мануйлова).  

В адрес ректора ЯГПИ пришло благодарственное письмо за подписью директора Института Русской литературы АН СССР  К. Н. Григорьяна. Лермонтовский сектор Пушкинского дома благодарил институт, который командировал доцента М.Г. Ваняшову с докладом, получившим высокую оценку ученых ИРЛИ и Государственного Эрмитажа.

За всеми этими событиями, во многом повлиявшими на мое становление,  стояли два гиганта, два мыслителя, Ираклий Андроников и Виктор Мануйлов. Вспоминая их, я испытываю поистине священный трепет.  Со всей пылкой душой, сердечной горячностью они помогали человеку, только вступавшему на стезю науки, еще не оперившемуся, еще птенцу в гнезде. И с какой родительской сердечностью они пестовали птенца!..

Через некоторое время Мануйлов приехал в Ярославль на  научную конференцию по проблемам русской литературы. Он выступал с докладом, тема которого повергла в шок многих присутствующих.   В 1966 году Мануйлов рассказывал о странной, никому не известной в те времена особе по имени Черубина де Габриак! Это была известная сегодня каждому студенту-филологу история самой крупной литературной мистификации Серебряного века, связанной с Елизаветой Ивановной Дмитриевой и Максимилианом Волошиным. Но тогда имя Черубины прозвучало впервые! Воскрешена и восстановлена в правах в печати  Черубина – Елизавета Дмитриева была только в 1988 году! Виктор Андроникович до этого времени не дожил…  Его доклад был для меня откровением, но коллеги из разных вузов и городов выслушали историю Черубины с огромным недоумением и... простили знаменитому ученому его заблуждения, придав им форму  невинного чудачества! Не то из Черубины могли возвести такой «габриак»!  

Мне пришлось потом, на разных конференциях многократно слушать доклады Мануйлова о романе «Герой нашего времени», о загадке дуэли и гибели Лермонтова и всегда восторгаться ходом его умозаключений, летящей мыслью, стремительностью образных решений..

Мануйлов был дружен с Анной Андреевной Ахматовой. Время от времени я получала от него из Ленинграда коротенькие письма с аккуратно написанными им мелкими буковками стихотворными строками. Он присылал мне - Ахматовское - из неопубликованного!!! Думаю, я была не единственным его адресатом.

 Читала я эти строки  с придыханием.

 Я приснюсь тебе черной овцою

На нетвердых сухих ногах.

Подойду, заблею, завою.

Сладко ль ужинал, падишах?

Ты Вселенную держишь, как бусу,

Высшей волей аллаха храним.

И пришелся ль сынок по вкусу

И тебе, и деткам твоим?  

Понимание приходило на уровне интуиции. И трагедия Ахматовой, и смутная тогда для меня трагедия Льва Гумилева, и отчетливая роль Сталина – верховного падишаха  судеб поэтов читалась в этих строчках. И во мне поселялась скорбь и надежда. И как я была горда доверием, мне выпало счастье  прочесть то, что пока нельзя прочитать нигде….

Вскоре Виктор Андроникович прислал мне свой научный доклад, представленный на соискание ученой степени доктора филологических наук – обобщение своих научных поисков. Это была защита -  без диссертации и без привычной формы защиты. По совокупности научных трудов. – Свое слово на его защите сказал Ираклий Луарсабович и подтвердил свою высочайшую оценку в письменном отзыве. Признание заслуг Мануйлова было всеобщим и неоспоримым.  По сути своей, Виктор Андроникович уже давно был доктором наук. Тормозили его движение, безусловно, причины идеологического характера.  «Лермонтовская энциклопедия» - детище многих трудов и дней Мануйлова увидела свет при жизни ученого - в 1981 году.

С Ираклием Луарсабовичем мы некоторое время переписывались. Особенно его заинтересовала интерпретация мною сюжета живописного полотна, воссозданного фантазией Лермонтова (или списанного с реального) -  в «Княгине Лиговской».

В гостиной Печорина есть чрезвычайно любопытное полотно.  Когда в столовой-гостиной соберутся «несколько, человек знакомых и родных отобедать», и разумеется, «среди приглашенных будут князь Степан Степаныч и княгиня Вера Дмитриевна», Лермонтов придумает интересный сюжетный ход. Он заставит Печорина отомстить княгине, и отомстить  тонко. Пусть эта женщина, которую Печорин любил и любит, и которая вышла замуж за старика-князя (сюжет, повторенный затем с княгиней Верой в «Герое нашего времени» и имеющий под собой автобиографическую основу) — пусть она покраснеет! Княгиня обращает внимание на картину.

«Это была старинная картина, довольно посредственная, но получившая известность оттого, что краски ее полиняли и лак растрескался. На ней были изображены три фигуры: старый и седой мужчина, сидя на бархатных креслах, обнимал одною рукою молодую женщину, в другой держал он бокал с вином, он приближал свои румяные губы к нежной щеке этой женщины и проливал вино ей на платье. Она как бы нехотя повинуясь его грубым ласкам, перегнувшись через ручку кресел и облокотясь на его .плечо, отворачивалась в сторону, прижимая палец к устам и устремив глаза на полуотворенную дверь, из-за которой во мраке сияли два яркие глаза и кинжал».

Казалось бы, описание картины лишено всяких эмоций. Но... «Княгиня несколько минут со вниманием смотрела на эту картину и, наконец, попросила объяснить ее содержание. Дипломат вынул из-за галстука лорнет, прищурился, наводил его в разных направлениях на темный холст и заключил тем, что это, должно быть, копия с Рембрандта или Мюрилла»[1]. С Рембрандта?.. Печорин приходит на помощь незадачливому дипломату. Он рассказывает содержание полотна, правда, оговорившись, что его истолкование совершенно произвольное.

  «Сюжет ее очень прост, — сказал Печорин. — Здесь изображена женщина, которая оставила и обманула любовника для того, чтобы удобнее обманывать богатого и глупого старика. В эту минуту она, кажется, что-то у него выпрашивает и сдерживает бешенство любовника ложными обещаниями. Когда она выманит искусственным поцелуем все, что ей хочется, она сама откроет дверь и будет хладнокровною свидетельницею убийства. — Ах, это ужасно! — воскликнула княгиня... — Неужели вы думаете, что подобное коварство может существовать в сердце женщины? — Княгиня, — отвечал Печорин сухо, — я прежде  имел глупость думать, что можно понимать женское сердце. Последние случаи моей жизни убедили меня в противном, и поэтому я не могу решительно ответить на ваш вопрос» (IV, 340). 

Картина, описанная Лермонтовым, интересна. В первой части описания явственно сходство с рембрандтовским  «Автопортретом с Саскией на коленях» (могла быть гравюра с него или копия)[2]. Но что же делает Лермонтов с известной картиной, исполненной света и радости? Я писала о том, что Лермонтов рисует злую пародию или карикатуру (подвергая пародированию самый сюжет ее, дабы саркастически сопоставить ее с сюжетом жизненным)! Во-первых, это не автопортрет художника в расцвете сил. Вместо молодого, полного сил и энергии красавца, веселого, яркого, как Рембрандта, здесь - на бархатных креслах с молодой красавицей сидит старик!.. Во-вторых, из-за двери уже сверкает кинжал потенциального убийцы, и в знакомое действо вторгаются мотивы романтической мелодрамы.

Ираклий Луарсабович написал, что карикатуры, пародии или травестии  в этом описании он не видит. «Убежден, что полотно с таким сюжетом существует, и его можно найти». Далее Андроников писал об «интересной попытке Лермонтова рассказать эпизод повести  через истолкование живописного полотна».

Моя статья «Лермонтов и Рембрандт» была опубликована в Ученых записках Ярославского пединститута в 1968 году. Выступление с этой темой перед читателями Лермонтовской библиотеки Ярославля в 2003 году было встречено с огромным интересом.

 К Андроникову вполне можно применить характеристику, которую он дал в свое время своему наставнику и другу Ивану Ивановичу Соллертинскому,  в них обоих была, конечно, некая родственность и общность. Андроников  был универсален – «замечательнейший музыковед, образованнейший искусствовед, театровед, талантливейшим литературовед,  искрометный балетоман, многих наук и искусств "вед"».  В нем бушевала жажда общения, и он вызывал ответную жажду сопричастности его поискам и находкам  – в зрительных залах, зрителей покоряла и притягивала его жажда участия в судьбах людей, которые встречались ему в жизни. И при всей его потрясающей универсальности он обладал необычайным даром перевоплощения, он -  артист  в самом высоком значении этого слова, -  как сказал о нем выдающийся кинорежиссер Сергей Герасимов, - он понимает своих персонажей всем своим составом художника, и потому они оживают перед вами…

Масштаб его  личности, энциклопедизм знаний  не просто изумляли, они становились образцом для тысячных его аудиторий. 

"... Андроников Ираклий Луарсабович – колдун, чародей, чудотворец, кудесник... За всю свою долгую жизнь я не встречал ни одного человека, который был бы хоть отдаленно похож на него".

Это его  колдовство и чародейство выпало  ощутить и мне.                                                                                                                                                                                                1965-2014