ВАЛЕРИЙ КУКЛИН(Германия)

ЕСЛИ ГДЕ-ТО НЕТ КОГО-ТО 

ИЛИ 

ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ, ПОХОЖАЯ НА СКАЗКУ

(Часть 18)

Часть 1  Часть 2 Часть 3  Часть 4  Часть 5   Часть 6  Часть 7  Часть 8  Часть 9   Часть 10

Часть 11  Часть 12  Часть 13  Часть 14  Часть 15  Часть 16  Часть 17

Призрак Его Величества Сигизмунда Третьего Вазы растаял, а потом медленно собрался вновь и, превратившись в бесформенное пятно, растекся им вдоль стены, став мутным, слабо поблескивающим киноэкраном. Внутри тумана сидело объемное изображение меня самого и сидящего за столом напротив Андрея. Я что-то говорил, друг мой лишь кивал в ответ. Потом заговорил Андрей – и я услышал:

- Дело по пропаже генерального конструктора Андреева Юлия Борисовича официально закрыто. Всем уже ясно, что иностранные разведки самозванца не крали. А раз так, то и наплевать, где находится его тело. По-настоящему государство не ведет этого расследования. Его ведешь ты - Юрий Иванович Гурцев по собственному почину, как это делают частные детективы в американских книгах. А я тебя просто консультирую… И не хлопай глазами. Ты влез в это дело так, что уже не я владею большей частью информации, а ты. Я могу выпытать у тебя ее – существует масса следовательских уловок для этого. Но не хочу. Могу сделать тебе укол спецпрепарата, расслабляющего твою волю, -  и узнаю даже больше, чем ты думаешь, что знаешь. Но... Ты – мой друг. Если ты не хочешь всего мне сообщать, значит считаешь, что так надо. То есть берешь руководство операции на себя. Я согласен.

Слушая эту речь, доносящуюся из субстанции Его Величества, я понял, что Андрей прав. Теперь я стал настоящим частным детективом, именно я веду следствие, а Гурцев – мой подчиненный, сотрудник, так сказать, юридический консультант и оперуполномоченный в одном лице. А это означает, что именно я должен сформулировать для самого себя конечную цель расследования, объяснить хотя бы самому себе, для чего я вернулся в Москву, не остался рядом с Горынычем. Ибо раз дело закрыто, то и опасности для моих друзей, скрывающихся якобы в заповеднике «Кивач», нет никакой.

- После потери души, - услышал я свой голос, льющийся с чудесного киноэкрана, - Андреева этого словно не стало. Остался лишь кусок жрущего все подряд и испражняющегося тела, биомасса в виде живой куклы ростом в 178 сантиметров и весом 86 килограмм. 

- Потом в эту биомассу попала твоя душа – и тело выросло на пять сантиметров? – спросил Андрей. – Похудело на семь килограмм? Помолодело на восемнадцать лет? 

- Получается, что так, - ответило мое изображение. – Хотя как это произошло, я не понимаю. Тут какие-то неизвестные мне технологии.

Да, в аналитическом уме и в профессиональной хватке Андрею Косых не откажешь. Прямо удивительно, что в школе его сознанию был недоступна логика простого дискриминанта. Я все контрольные по математике писал для него.

- Зачем? – спросил он. – Зачем было делать из биомассы твою копию? Не проще ли было бездушную материю просто уничтожить?

- Затем, что даже чиновник в сути своей – человек, - объяснило мое изображение. – Затем, что убивать человека – убивать Вселенную, а потому грех. Затем, что всякое живое существо должно находиться на положенном ему эволюцией и историей развития человечества месте.

«Вот и ответ, почему я здесь, и почему мне надо вести расследование», - понял я, понимая одновременно, что я, кажется, проболтался: на моем месте должен находиться именно я, а не посланный вместо меня в Москву Выродок. То же самое должен был бы подумать и Андрей, но вдруг я услышал:

- Какую ерунду ты несешь! Прямо слушать тебя тошно… Человек! На своем месте! Да этот Андреев, который Выродком стал, самый настоящий уголовный преступник. Ты знаешь, как он карьеру начал?.. А я знаю. И как продолжал ее знаю…   

 «Подробности неинтересны», - заявил Его Величество экран – и изображение изменилось. Теперь мы с Андреем сидели уже не за столом, а на диване – в разных концах и лицами друг к другу

- Душа настоящего Андреева умерла оттого, что встала перед разрешением непостижимой для ее сознания тайны колеса, - вещало мое изображение внутри  короля.

- Какой тайны? – не понял Андрей.

- Тайны колеса, - повторило то, что я, лежащий на Адреевом диване и пялящийся в экран, никак не мог назвать мной, ибо в этот момент я и без того чувствовал в себе живущих самостоятельно две моих собственных ипостаси. Ибо Юлик нежно прощался с Ольгой Подопригорой возле элитного дома на Большой Бронной на глазах двух милиционеров. И второй Юлик – из подсознания сидящего на экране-призраке меня – что-то орал дикое и бестолковое двум моим лаборантам, грозя их убрать к такой-то матери. – Никто не знает, кем и каким образом было изобретено первое колесо.

- Подумаешь, - ухмыльнулся детективный ас. – Увидел катящееся с горы бревно – убрал серединку – получилась ось – приделал наверх кузов – получилась телега. 

- Ошибка, - возразило мое изображение в тот момент, как мое второе я целовало Ольгу в губы, а второе я моего изображения молотило кулаком по столу в лаборатории научно-исследовательского института. – Ось создавалась для уже существующих колес. Да еще для двух. Но даже для того, чтобы к колесу приделать ось, должна была произойти эволюция сознания большая, чем идея расщепления атома. Древние египтяне ранних династий могли рассчитывать движение звезд в небе с точностью до долей секунды, строили пирамиды, используя расчеты, которые ты не мог понять, живя в городе металлургов, ежедневно видя вокруг себя огромное число всякого рода машин. Но до нашествия гискосов египтяне не знали колеса. Они, как и ты седьмом классе, не могли понять, отчего трение качения меньше трения скольжения…

Дальше речь пошла о том, что я и без призрака помнил: главная проблема в создании колеса есть создание идеального круга по внешнему диаметру, вторая – облегчение массы оного за счет создания обода, спиц и втулки – всего того, что появилось впервые не то в Месопотамии, не то у гискосов. Но идея колеса все-таки родилась еще раньше и невесть где. То есть во времена, когда человек был слишком занят добыванием пищи, не имел времени для обдумывания изобретений, облегчающих общественное производство…

- А ты болтливым стал, - заявило изображение Андрея после того, как мое изображение, сообщило о том, что гениальным изобретателем мог быть только очень молодой человек, а то и даже ребенок, ибо стариков тогда не было, а половозрелые человеческие особи все свободное от добычи еды  и пожирания время должны были заниматься сексом, ибо человек - едва ли не единственное существо на земле, которое способно заниматься этим где попало, с кем попало, а главное - когда попало. – Не пойму только: хорошо это  или плохо?  

Привидение внезапно растаяло, своего ответа я не услышал. Со стороны спальни вышел всклокоченный Андрей в майке и трусах.

- С кем ты это разговаривал? – спросил он раздраженным спросонья голосом.

- Ни с кем, - ответил я сквозь зев. – Это ты меня разбудил.

- Дурацкий дом, - проворчал Андрей. – Соседи телевизор включат – и все слышно… - и пошлепал босыми ногами к туалету.

5

- Может, подключиться все-таки к нему?

- Обещали не мешать.

- Он и не заметит.

- Сразу видно, что ты – из Средневековья. В Новое время слово ценилось. Дал – держи.

- ПОМОЛЧИТЕ! СЛУШАТЬ ТОШНО!

6

Через проходную меня в мой НИИ не пропустили – охранница сказала, что я уже вошел сюда сегодня утром, карточка с сообщением об этом пробита, а выходил я, должно быть, по своим делам нелегально, то есть перелез через забор. Поэтому мне следует вернуться на рабочее место точно таким же образом.

- А то вы глупостями всякими в институте занимаетесь, а мне за вас могут и выговор вкатить, - добавила она.

Желтые лампочки на темно-синем с красной полосой пульте регистрации проникающих в НИИ и выползающих оттуда сотрудников и неопознанных объектов мигали за ее спиной, словно говоря: «Таков порядок, сам понимаешь, Юрий Иванович». Пульт сей звали мы все «кутузкой» за расцветку, схожую с милицейской машиной.

Пришлось лезть через забор, чего не делал я со студенческих пор, когда воровал яблоки в саду Ботанического сада возле ВДНХ.

Спрыгнул не ахти как – сначала на ноги, а потом по инерции упал на четвереньки. Поднялся, оглянулся – никому дела до  враждебного объекта, попавшего на территорию сверхсекретного научно-исследовательского учреждения, нет. Отряхнул руки, пошел спокойным шагом в сторону здания собственно НИИ, где охраны в виде лиц человеческой наружности не было, а для проникновения внутрь серого стеклобетонного урода достаточно было и моего указательного пальца.

Встречаемые в коридоре люди на приветствия мои отвечали сухо, в глаза мне не смотрели. Некоторые просто отворачивались. В лифт со мной вообще никто не зашел, хотя перед дверями на первом этаже стояло человек пять. По-видимому, двойник мой успел насолить здесь едва ли не каждому.

Подойдя к двери лаборатории, я набрал код на электронном замке, вошел, удивился пустоте помещения, свернул в сторону своего кабинета, расположенного в левом ближнем углу. Там одел свой халат, шапочку и, сев за стол, стал перечитывать журнал наблюдений за подопытными животными. Таким образом я начинал свой рабочий день в течение последних восьми лет, и менять свои привычки не собирался. Закончив с чтением, я убедился, что лаборантов Выродок ругал не зря: бестолочи  изрядно напортачили в отчетности. Тем не менее, все можно было исправить, привести норму и без ругани. Отложив журнал, направился через лабораторию в препараторскую.

Там на обитом оцинкованным железом столе лежала распластанная кромсангами мышь с наполовину выпотрошенными внутренностями, стоял вертикально воткнутый в деревянную окантовку стола скальпель.

Это уже было непорядком. Хороший скальпель сейчас найти трудно, а точить отдавать такие вещи надо мастерам под собственным присмотром. Иначе сопрут.

На ножке мертвого грызуна болталась бирка с номером «344». В клетке же с этим номером я обнаружил другую, здоровехонькую мышь с точно такой же биркой и точно такой же цифрой. А ведь это была контрольная мыль последней серии моих собственных опытов. То есть эксперименты последнего полугода следует переделывать…

Я резко развернулся, пошел прочь из препараторской с намерением найти ответственного за произошедшее безобразие лаборанта, дабы как следует наказать его за проявленную халатность, а заодно поставить на вид и дуре Подопригоре, допустившей подобное безобразие в доверенной ее заботам лаборатории. Кот наш, дотоле обожавший меня и без стеснения тершийся о мои ноги в самое порой неподходящее время, поднял хвост  трубой и стремительным  скачком покинул лабораторию. Я вышел следом.

В коридоре едва не столкнулся нос к носу с Ющенко.

- Юрий Иванович! – воскликнул он радостно, словно мы с ним были закадычными друзьями и не виделись целую неделю. – А ты, я вижу, не унываешь! 

Я ухватил его за грудки, молча притянул к себе.

- Юрий Иванович? – удивился он. – Я тут не при чем? Это – начальство.

Я ухватил пальцами его шею, словно проказливого щенка, и швырнул в сторону двери в лабораторию, оттуда направил вправо от двери. Попав в препараторскую, заведующий отделом все сразу понял.

- М-да… - сказал он, - Порядочки у вас… За такое полагается… - оглянулся на меня. – Уголовное дело полагается за это, Юрий Иванович, - и прогладил сам себя по шее, которую я уже перестал сжимать.

Я молчал, ожидая продолжения. Значило ли это, что заведующий отделом к случившемуся не имеет никакого отношения? Или все-таки тут причиной является просто-напросто халатность Выродка, Подопригоры и лаборантов?

- Да плюнь ты на это! – вдруг заявил заметно повеселевший от моей нерешительности Ющенко. – Возьми другую мышь, сунь в клетку – и вся недолга. А эту выкинь в печку. Не у тебя первого такое случается, не у тебя последнего.

То есть мой непосредственный начальник точно объяснил мне, что произошло в моей лаборатории на самом деле. Рыбак рыбака видит издалека, как говорится. И хамство мое стерпел, и унижение перенес только потому, что оценил мой поступок, как свидетельство того, что у меня с Ольгой Подопригорой все на мази, брак наш теперь согласован в верхах, и быть со мной в ссоре ему не выгодно.

- А ты молодец, - продолжил он словно в поддержку своих мыслей. – Грандиозные планы требуют и нестандартных решений, экстравагантных поступков. Жаль, что никто не видел, как ты меня за шиворот сюда тащил. Со стороны это выглядело наверняка великолепно! Но я расскажу ребятам, не беспокойся. Мне поверят.   

С этими словами он шагнул к выходу так, что я уж не смог остановить его, и быстро ретировался.

Лаборатория оставалась по-прежнему пуста. Значит убирать в препараторской придется мне самому. Негоже ведь начинать рабочий день с беспорядка на рабочем месте. Я к такому не привык… Через полчаса и стол был вымыт, и мышь сожжена в муфельной печи, расположенной в вытяжном шкафе, и помещение проветрено. А лаборанты так и не появились.

Я собрал инструменты и вышел в коридор. Там было пусто. Курильщики и прочие бездельники не успели занять свой любимый треподром, некому было мешать мне разговорами и приставаниями рассказать, как я провел отпуск. Мне удалось довольно быстро добраться до лестницы, спуститься по ней на второй этаж, где у нас находилась мастерская по заточке инструментов и по ремонту всякого лабораторного хлама. Внизу, прямо под этой мастерской находилась автомастерская – и надо всем этим хозяйством властвовал замечательный мужик по фамилии Горемыкин – прямой потомок того самого Горемыкина, что был в больших чинах при императоре Николае Втором. Сам начальник цеха не закончил даже средней школы, но мастером был золотые руки, умельцем от Бога, а потому был едва ли не выкраденным из смежного НИИ нашим академиком Морозом. В подчинении у Горемыкина было чуть более десятка людей, но зато все – мастера, один к одному. Коля Складинов был, к примеру, запойный, зато способный не только блоху подковать, но и на живой блохе на подковах тех написать непристойное выражение. А Виктор Ерофеев имел одних авторских свидетельств штук около трехсот и более десятка весьма серьезных изобретений. И остальные мастера не уступали им. Все ребята этого цеха мне очень нравились. 

На втором этаже также находилась и дирекция института с кабинетами академика Кукушкина, всяких там его секретарей, референтов и помощников, а также его пяти замов со своим штатом псевдоученой прислуги во главе с моим бывшим однокурсником Сергеем Прохоровым. Расположились они в дальнем крыле  здания, но Доска приказов, подписываемых ими, торчала прямо перед дверьми  на лестницу. В нее я и уперся взглядом.

Приказом академика Мороза все четыре моих лаборанта были переведены в другие лаборатории под начало других научных руководителей. Согласно поданных ими заявлений…

Вторым приказом, подписанным членкором Карнауховым и академиком Калабыкиным, мне был вынесен строгий выговор за неумение работать с подчиненными.

 «ОН БИЛ ЛЕВОЙ»

Ловкость рук - и никакого мошенничества.

Лозунг жуликов и прощелыг всех времен и всех народов

1 

В мастерской Горемыкина меня всегда встречали с шутками, пропускали вне очереди на заточку инструментов, старались обязательно рассказать мне новый анекдот, даже всегда раскрывали окна специально для меня, ибо знали, что запаха табачного дыма я не переношу.

Но в этот раз они даже не поздоровались. Лишь трезвый Коля Складинов молча кивнул в сторону книги заказов и вернулся к разговору с Ерофеевым о том, как  следует вулканизировать манжетку, чтобы служила она дольше обычных десяти часов. Оба они при этом дымили своими злосчастными «беломоринами». Сам же Горемыкин, увидев меня еще на входе, молча ушел в свой кабинет, куда его раньше надо было буквально силой загонять.

Я занес в журнал список заявок, оставил инструмент и покинул это некогда гостеприимное и теплое для души моей место с чувством побитой собаки, поджавшей хвост.

«Ладно, лаборанты, - думал я по дороге из мастерской назад в лабораторию. – Они – ребята молодые, горячие, легко бросаются из крайности в крайность. Вчера, когда у меня не было контакта с Выродком, он мог их обидеть, нахамить им, вот ребята и взбрыкнулись. Такое допустить можно. Но чтобы восстановить против себя целый институт! Тут должны быть какие-то важные причины. Неужели – только зависть всему виной: оторвал себе, мол, выгодную партию? А кто им мешал начать ухаживать за Подопригорой в течение двух месяцев, пока меня в институте не было? Нет, тут что-то другое…»

 Возле дверей лаборатории стоял, переминаясь с ноги на ногу седенький невеликого роста, но изрядно широкоплечий, слегка сутулый старичок со всклоченной седой шевелюрой, с картузом (именно картузом, а не кепкой и не шляпой) в руке, в зимнем полупально-москвичке с цигейковым воротником, в собранных в гармошку и заправленных внутрь стоптанных на правую сторону яловых, хорошей выделки сапог. Лицо у него было простое, из тех, которые называют неприметными или обыкновенными, отчего казавшееся смутно знакомым: курносый, глаза голубые, смотрят весело, брови аккуратные, щеки розовые. Все остальное занимала аккуратно подстриженная и аккуратно расчесанная округлая борода цвета спелой пшеницы без следа седины. Старичок, увидев меня, разулыбался широко и открыто,  искренне радуясь встрече.

Но я его не знал.

- Егорий Иванович, - сказал он, переиначив мое имя на старорусское звучание. – У меня к вам серьезный разговор. Не пригласите ли вы меня в кабинет?

Столь обычная для какого-нибудь сотрудника нашего НИИ речь в устах этого старичка казалась ненормативной лексикой, но я сделал приглашающий знак и, набрав код, распахнул дверь лаборатории.

- Можно я сяду? – спросил старичок, когда мы, пройдя сквозь лабораторию,  вошли уже в кабинет. Было это нарушением режима контроля за посетителями секретной лаборатории, конечно, но после прочтения приказа о выговоре, подписанным самим Карнауховым, которого я и уважал, и почитал, стало мне на все строгости какого-то начальника дурацкого первого отдела с вечно недовольной мордой и папкой под мышкой наплевать. Потому и отказывать в стуле пожилому человеку я не почел нужным, разрешил присесть.

- Жарко у вас, - заявил старичок со вздохом облегчения, распахивая пальто и обнаруживая под ним подвязанную ремешком на животе толстовку. Ни дать, ни взять – персонаж Игоря Ильинского в спектакле «Власть тьмы» по Льву Толстому на сцене Малого театра, который я видел прошедшей зимой. – Да, вы садитесь, Егорий Иванович. В ногах правды нет, - продолжил он уже на правах почти что хозяина.

  - Спасибо, - почему-то смутился я, садясь на самый краешек своего стула за своим столом. Кто он такой, я еще не знал, но старичок сей мог вполне быть вновь назначенным руководителем моей лаборатории. Почему бы и нет? Странно только, что зовет он меня не Юрием, а Егорием, словно я опять в заповедном месте…

-  Леший я, - разом опрокинул все мои предположения старичок.

- В каком смысле? – не сразу понял я. – Леший – ваша фамилия? – ибо знал я по годам службы в армии сержанта по фамилии Лошак, который объяснял происхождение оной тем, что какая-то дура в ЗАГСе еще до войны записала в свидетельство о рождении его настоящую фамилию Лешак именно таким образом.

- В прямом, - ответил он. – Весной, летом и осенью я – Леший, зимой – тоже Леший, но в течение двух  предновогодних дней еще и Дед Мороз. А сейчас еще и связной по совместительству, - и добавил. - С известным вам населением.

 И тут до меня дошло! Это был посланец Горыныча и бабушки Яги! Тот самый Леший, который, как мне говорили, жил в тамошнем лесу, но в летнюю пору был слишком занят чтобы приходить в гости к хозяйке избы на куриных ногах для того лишь, чтобы увидеть живого человека – меня  то бишь – и поговорить о том, о сем.

- Вот поздней осенью, - говорила мне бабулька, - или зимой, быть может, и свидитесь. Очень занятый у нас Леший. Лесничие-то да лесники здешние только водку жрать горазды да взятки брать вместо лесорубочных билетов. А лес должен без их пригляда сам выживать. Вот на Лешего и вся надежда. Если бы не он, неизвестно что сделали бы местные поганцы с нашей поляной. А ведь она единственная осталась на всем белом свете такой, какой должна быть. У нас есть даже площадка для танцев эльфов. Другой такой уж во всем мире нет…

После чего и вспомнилось вот это самое лукавое лицо, но с бородой долгой и неухоженной, выглядывающее  из-под треуха, пару раз замеченное мною в лесу, когда собирал я грибы для Горыныча. Тотчас припомнились рассказы домашников из нашего класса в городе Златоусте, которые летом бывали вместе с родителями в дальних башкирских лесах, где их заставляли  плутать Лешие. И рассказ о Лоозеровском Лешем, принятом журналюгами за снежного человека, припомнился.

- Здравствуйте! – обрадовался я. – Как вы сюда попали?

Старичок, пока я наливал воду в чайник из-под крана и ставил его на электроплитку, прячущуюся внутри моего стола, поведал мне историю своего прибытия в столицу. Оказывается, после брошенных мною сгоряча еще в лесу слов: «Леший с ними, с книгами!» - Горыныч попросил Лешего на самом деле собрать по Москве все книги из моей библиотеки, не растеряв ни одной, переплачивая любые деньги. С тем поручением и отправил хранителя леса в Москву.

Леший выполнил наказ, переплатив всего лишь тысячу сто шесть рублей тем людям, которые купили мои книги у Выродка. Большинство новых владельцев, узнав, что я раздумал распродавать свою библиотеку, возвращали книги охотно, лишь двое никак не хотели расставаться с раритетами. Вот и пришлось Лешему напускать на них морок. Теперь будут две недели приходить в себя.

- Я твои книги, Егорий Иванович, на чердаке твоего дома держу. Большой чердак, все двери на замках, украсть чего-нибудь оттуда трудно. Да и заговоренные они. Ханыга какой мимо книг пройдет – и не заметит, а тронет – так сразу руки рожей покроются, да такой стойкой, что даже красная тряпица с мелом не помогут, а уж про лекарства нынешние и говорить не стоит.

- Зачем так-то строго? – удивился я.

- С лиходеями иначе нельзя. Вор – он доброго слова не понимает, он тебя бояться должен, от страха дристать. Тогда будешь в безопасности. Если вора на колени не поставить, он на тебя сядет верхом.

- А деньги где взяли? – продолжил я допрос, заваривая чай в настоящем фарфоровом чайнике Капчагайского завода, привезенного из Казахстана по моему заказу самим Карнауховым, съездившим однажды в Алма-Ату на международный симпозиум. – Немалая все-таки сума.

- А у нас в лесу за века жизни столько всякого барахла завалялась, что вовек не растратишь. Сдал кое-что в ломбард – вот и разбогател.

В лесу старик сей, помнится, был одет тоже не по сезону – в овчинном тулупе среди лета ходил, в шапке. И в лаптях. Получается: на сокровищах сидит, а выглядит, как Плюшкин. Интересно, что сдал Леший в ломбард?

- Десяток дублонов испанских, - ответил старик на мой мысленный вопрос. - Их шведы еще за сто лет до царя Петра на русский Север привезли. Чтобы, значит, головы, сложить, а золото в земле оставить. А в ломбарде мне взамен бумажки ваши дали… - вынул из кармана горсть советских дензнаков с профилями Ленина разных цветов. – На вот. Это тебе. А то Выродок твоими деньгами пользуется, а ты бедствуешь.

Продолжение  следует.........

Выпуск ноябрь 2017